становилось всеобщей радостью. Его прочитывали вслух. Все уже знали по именам чужих невест, жен, родителей, детей…

С каким интересом следили, например, за перепиской Алексея Аникина с отцом! Младший лейтенант Аникин, сероглазый, светловолосый юноша, был заместителем командира пулеметной роты, возглавлял оборону «Дома Заболотного» и часто приходил в «Дом Павлова». В бою он поражал всех своим хладнокровием, так не вязавшимся с его внешним обликом. Отец Алексея Аникина, снайпер, тоже был на фронте, воевал где-то под Калинином и в письмах к сыну сообщал о своих боевых успехах. «Я убил столько-то фашистов, — сообщал отец, — а как у тебя?». Сын вызвал отца на соревнование. Потом пришла газета. В заметке «Вызов сына принял» рассказывалось о переписке Аникиных. Письма отца Аникин обычно читал ребятам вслух.

Все радовались вместе с Сабгайдой, когда Александров, вручая ему аккуратный треугольничек с почтовыми штемпелями, говорил:

— Пляши, Андрей, от твоей Аннушки!

Историю комсомольца Андрея Сабгайды, тихого человека с большими светлыми глазами и добрым сердцем, здесь знали все. До войны он работал в колхозе под Камышином. В девятнадцать лет он соединил свою жизнь с бездомной сироткой Аннушкой. Колхоз дал молодым жилье, и пошли у них дети. Каждые два года — прибавление семейства. Первенец Александр не выжил, но осталось трое, и молодой отец сильно по ним тосковал.

Сабгайда любил показывать семейную фотографию. Как хорошо, что перед отправкой на фронт он повел своих к деревенскому фотографу! Колхозный шофер, который должен был отвезти Сабгайду на станцию, уже неистово гудел, когда Аннушка еще только натягивала жакетик и праздничную юбку. Второпях она не успела ни переодеть, ни причесать детей и даже не заметила, что трехлетний Владик, стоя перед фотоаппаратом, напялил на себя огромный отцовский картуз. На лице у очень молодой, коротко остриженной худенькой женщины застыло выражение глубокой грусти.

Товарищи участливо разглядывали карточку и покачивали головами.

— Это здесь она выглядит слабенькой, а вообще-то она у меня бедовая, — говорил Сабгайда и прятал во внутренний карман гимнастерки драгоценный квадратик плотной бумаги, с которым он никогда не разлучался.

После коллективного чтения писем обычно заводили патефон.

В полумраке раздавался знакомый, но словно немного осипший голос певца (иголка давным-давно притупилась):

Есть на Волге утес, диким мохом оброс От вершины до самого края…

Подперев руками голову, слушает песню Турдыев — он вспоминает свой Таджикистан. Притих в уголке автоматчик Цугба — ему тоже видится родной край: солнечная Абхазия. В казахских степях витают мысли Мурзаева; заслушался и Мосияшвили — лицо его непривычно серьезно; и низко опустил голову Григорий Якименко, горюя о милой Украине, стонущей под сапогом оккупантов.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

БОЕВЫЕ БУДНИ

В сентябре, получив ранение, Дронов попал на пункт сбора раненых — так называлась щель, наспех вырытая саперами в косогоре.

Весь день туда сносили людей, но сколько Дронов ни допытывался — так толком и не узнал, что происходит в его третьем батальоне.

И только ночью в тесной щели появился Кокуров. Комиссар батальона с трудом отыскал Дронова. Если б не слабый, но такой знакомый оклик «Николай Сергеевич!», Кокуров ни за что не узнал бы в этом мертвенно-бледном человеке Виктора Дронова, с которым он так искренне и тепло дружил.

— Где же ты, Виктор, за поганую пулю ухватился? — укорил Кокуров.

— На самом пороге капе, — тихо ответил комбат.

От комиссара Дронов узнал новости. А потом, за Волгой, он продолжал получать «политдонесения» — так именовал он короткие записки, которые Кокуров посылал ему в медсанбат при каждой оказии. Писали и другие, так что все это время Виктор Иванович хорошо знал о жизни батальона.

Нелегким делом оказалось избежать отправки в тыловой госпиталь. Рана была серьезной, потеря крови ослабила организм. Но как мог Дронов оставить свой батальон, с которым прошел длинный, тяжелый путь от Харькова!

Хирург, оперировавший развороченную у самого плеча руку, понимал это.

— Чижик перевязывала? — спросил он. — Вижу, ее работа! Вернетесь — подарите ей пуд шоколаду. За спасенную руку — право, не дорогая цена…

Она действительно спасла комбату руку, но все же ему пришлось пролежать в медсанбате целый месяц.

Выписавшись, Дронов переправился в сумерках через Волгу. Когда он появился на сталинградском берегу, уже совсем стемнело.

Верный ординарец вел Дронова на командный пункт батальона, тщательно прибранный к возвращению хозяина. Но тот, видимо, не спешил «домой».

— Веди в полк, — коротко приказал он Формусатову.

Формусатов растерянно посмотрел на комбата и нехотя свернул влево, в траншею, ведущую к штабу полка.

— Залатали? — приветливо встретил Дронова командир полка. — Очень кстати вернулись, Виктор Иванович, очень кстати.

С места в карьер полковник начал объяснять ему обстановку. Противник усиливает нажим. Сильнейшие бои идут в районе заводов. Тракторный пришлось отдать…

Об этом Дронов слышал еще на переправе. Пламя пожарищ было видно даже в медсанбате.

Елин продолжал. Жмет немец и на участке полка. Только недавно с трудом отбились в «Доме Павлова». Эту кость в своем горле противник в покое не оставит. Значит, задача третьего батальона…

— А теперь попьем чайку, Виктор Иванович? — пригласил Елин в заключение. — В честь возвращения. А?

Дронов смущенно поблагодарил — он торопился к своим. Полковник не стал задерживать.

Было еще не поздно, когда Дронов появился наконец в батальоне. На командном пункте он застал Жукова.

— Богато живете, — одобрительно оглядываясь, заметил комбат.

Стараниями Коли Формусатова просторный подвал разрушенной тюрьмы принял и вправду комфортабельный вид. Все помещение довольно хорошо освещалось несколькими лампами, сделанными из снарядных гильз.

— Это он все мастерит, — кивнул Жуков на ординарца, уже хлопотавшего вокруг банок с консервами.

Тем временем в штабе начал собираться народ. Пришел Кокуров, а когда весть о возвращении комбата распространилась, появились Наумов, Дорохов, Авагимов, Маруся Ульянова…

Вернись командир батальона из госпиталя в другое время, разговор затянулся бы до утра. Но сейчас немец жмет, и «сабантуй» может повториться каждую минуту.

Командиры рот коротко доложили обстановку. Дронов решил немедленно осмотреть