оборону — и на мельнице, и в «Доме Заболотного», и в «Доме Павлова».

Начали с мельницы.

В сопровождении Авагимова и Формусатова комбат прежде всего обошел три вынесенных вперед пулеметных гнезда. Их огонь достает и до «Молочного дома», что через площадь, и до верхних этажей Дома железнодорожника, и до Г-образного дома.

— А тут братья Карнаухи, — сказал Авагимов, проводя Дронова по боковой траншейке в окоп. — Земляки того Глущенко, что вместе с Павловым дом разведывал.

Капитан хорошо помнил этих уже не молодых солдат. Шестеро «старичков», земляков-ставропольцев, прибыли в батальон одновременно. Все попросились в одну роту.

В просторном окопе поеживался у ручного пулемета Тимофей Карнаухов. Его двоюродный брат Семен, потягивая самокрутку, лежал на дне окопа. Увидев начальников, солдаты подтянулись.

— Ну, как, дружки-землячки, — вышибаем из Гитлера дух? — спросил Дронов, заходя в окоп.

— Вышибаем, товарищ капитан, — Ответил за обоих Тимофей. — Только дух в Гитлере дюже тяжелый, никак не вышибешь…

— Правильно говоришь, дружок, сильно тяжелый. А вышибать все же на́м придется, никому другому…

Слабый свет ракеты, медленно опускавшейся где-то вдали, достиг и этого окопа. Наметанный глаз Дронова отметил здесь полный порядок. Проверив пулемет, комбат отправился дальше.

Но вот на мельнице осмотрено все. Дронов остался доволен. Молодец Жуков, управился. Видать, хлебнули тут, пока он отлеживался на чистых простынях…

Все же дотошный хозяин не мог оставаться спокойным, пока не осмотрел каждый закуток. Приметив, что еще какие-то траншеи тянутся вдоль тыловой стороны мельницы, выходящей к Волге, Дронов завернул и туда. На развилке неглубокая узкая траншейка резко отличалась от всех остальных. Пробраться здесь можно было разве только ползком.

— Это к водоему, — объяснил Формусатов. — Жильцы из «Дома Павлова» здесь по воду ходят. Да вот как раз и они. Только часовой, видать, не пускает…

Слышался приглушенный разговор.

— Мы из «Дома Павлова», — утверждал уверенный женский голос.

Другой голос был упрямый:

— Уходи, буду стрелять!..

Тогда послышался третий спокойный и густой голос:

— Русским языком говорят тебе, садовая твоя голова: из Павлова дому они… Детишки там малые, обратно же старушки… Нельзя им без воды…

Но часовой стоял на своем:

— Уходи, стрелять буду…

— Заладил, зараза, «стрелять, стрелять». Ты патроны для Гитлера прибереги, — пробурчал бас. — Сколько раз брали воду, а тут ему вожжа под хвост. Ну что ты с ним будешь делать?.. — И, видимо обращаясь к спутницам, добавил: — Уйдемте отсюда, а то, не ровен час, этот дурак еще и застрелит…

Бас принадлежал бойцу Василию Сараеву, который на этот раз вызвался проводить Зину Макарову и Янину к заброшенной известковой яме.

— Ты этих людей знаешь? — спросил Дронов Формусатова.

— Как же не знать, товарищ капитан, — удивился ординарец, — раз они тут живут? Еще девчонка с ними всегда ходила, бойкая такая… Ранило ее.

Капитан приказал пропустить женщин с ведрами и в сопровождении Наумова и Формусатова направился к «Дому Павлова».

Шли по ходу сообщения. Здесь, на открытой местности, шум клокотавшего в заводском районе боя слышался еще явственнее.

Дронов отметил, что траншея в порядке, достаточно глубокая. Местами на дне уложены кирпичи. Это хорошо, а то дожди превратили почву в месиво.

— Тут раз так налило — хоть на лодке плыви! Форменная Венеция, — щегольнул Формусатов красивым словом. — Ребята две ночи воду ведрами вычерпывали.

У каменной стены, преграждавшей траншею, Наумов остановился и к чему-то прислушался. Что можно различить в непрекращавшемся слитном шуме, было известно, вероятно, ему одному.

— Теперь… — Наумов замялся, — эту кобылу надо с лету. Давайте, товарищ капитан, первым, пока фриц не заметил. Так оно будет лучше.

Дронов удивился, услышав про кобылу, но где тут раздумывать! И он легко преодолел препятствие. А еще через минуту в траншее, по ту сторону стены, очутились и остальные.

Лишь теперь Дронов разобрался, почему Наумов обозвал стену «кобылой».

— Нашли место для физкультуры. Еще б турник сюда! — напустился он на командира роты. — Людей губите, сами под пули лезете. — Обычно спокойный и выдержанный, комбат разбушевался не на шутку. — Саперов не догадались вызвать!.. Сапоги!

Наумов не стал оправдываться. Что было возразить? Что сам день и ночь он лазает здесь на брюхе под пулями? Что в этом аду порой теряешь понятие о реальной опасности и тогда уже не смотришь: больше ли одной такой стенкой или меньше? А ведь прав комбат: следовало добиться, чтоб прислали саперов — давным давно взорвали бы эту проклятую стенку… Ведь не далее как третьего дня он сам подумал о саперах. Это случилось, когда ему доложили, что ранен Александров.

Александров… Один из четверки отважных, что захватила «Дом Павлова». Как нелепо все получилось. Александров возвращался из роты с ужином для отделения, и как раз в тот момент, когда он переползал стенку, взорвалась мина. Хватит! Завтра с этой стенкой будет покончено!

Но вот и выход из траншеи. Обычно, когда в «Доме Павлова» ждали важных посетителей, на посту стоял Рамазанов. Сегодня его нет — ему нельзя отойти от бронебойки ни на шаг. Навстречу комбату и командиру роты вышел дежуривший у входа Павлов. Он сразу узнал и Наумова, и Дронова, и Формусатова, но все равно привычное «Кто идет?» вырвалось как-то машинально.

— Сержант, оказывается, к себе в дом пускает с разбором! — хмуро пошутил шедший впереди Наумов.

— Хорошим гостям всегда рады, — весело ответил Павлов. — Да и лихих найдем чем попотчевать…

Однако тон, взятый Наумовым и подхваченный Павловым, не соответствовал испорченному настроению Дронова.

— Ты бы, сержант, поменьше хвастал, — оборвал его комбат, — и прежде чем зазывать гостей — дорожку наладил… Чтоб пулей не своих потчевать, а гитлеровцев…

«Чего это он с ходу напустился?» — удивился про себя Павлов. Он давно знал Дронова сдержанным и вежливым, а тут… Не иначе в медсанбате нервы потрепал.

— Мы и Гитлеру полную порцию отпускаем, не жалеючи, товарищ капитан.

— Востер ты, Павлов, на язык, — снова обрезал его Дронов, — а стенку ерундовую убрать в траншее не можешь.

— Так ее не языком, а толом хорошо бы, товарищ капитан! — Павлов уже уловил в голосе комбата другие нотки. — А тол — дело