Во главе пиршественного стола, лицом к камину, расположилсячеловек. Я бы не удивился, увидев Черного принца, но передо мной в инвалидномкресле сидел глубокий старик, закутанный в толстое одеяло. Черты его лица былитонкими, а бескровные губы обнажали крупные зубы, слишком белые, чтобы бытьнастоящими. Но седые волосы старца были все еще густыми и, зачесанные назад,придавали внешности миллионера оттенок безумия. Пепельные кустистые бровинависали над самыми проницательными глазами из всех виденных мной. Лицоказалось символом немощи и упадка, но эти глаза соперничали в живости спляшущими огоньками в камине.

Когда провожатый подвел нас ближе, дряблая шея старикаудлинилась, как у рептилии, а его сгорбленные плечи немного распрямились.Селкирк силился рассмотреть нас.

— А, мистер Холмс. Полагаю, вы побывали в Стамбуле. — Губыстарца скривились и изо рта вырвался сухой смешок. Подавив приступ веселья, онвытащил из рукава платок и вытер слюну. Потом его пронзительные глазауставились на меня. — А это не кто иной, как знаменитый доктор Ватсон.

Я что-то пробормотал, но сомневаюсь, что Селкирк услышалменя. Он уже забыл обо мне. Скрюченная, трясущаяся рука сделала повелительныйжест, и наш провожатый мгновенно исчез. Мягкий шелест закрываемой двери, инаступила тишина. Хилый старик внимательно разглядывал Холмса. Слабая улыбкатронула губы детектива, и я понял, что оба противника оценивали друг друга, какопытные фехтовальщики, готовые обнажить клинки.

Не знаю, что обнаружил Базил Селкирк во внешности или вповедении Холмса, но, похоже, он остаются доволен. Трясущейся рукой старикуказал на кресло.

— Ну что ж, — сказал он. — Нам нужно поговорить. Я редкопринимаю посетителей, а мои люди постоянно пристают ко мне с лекарствами.Ужасная гадость, но только это позволяет развалине, которую вы видите передсобой, прожить очередной день.

Когда мы уселись, Базил Селкирк склонил голову к плечу иуставился на Холмса. Это было трогательное, почти детское движение, вызвавшее уменя острый приступ жалости и гадливости.

— Значит, это вы разоблачили этого идиота — этого болвана,замешанного в деле о берилловой диадеме…

— Сэра Джордона Бэрнвелла, — подсказал Холмс.

— Одного из самых опасных людей Англии, — добавил я.

— Чушь и глупость, — язвительно возразил Селкирк. — Дуракпохитил три берилла, а мог украсть все тридцать девять. Если бы я охотился задиадемой, можете не сомневаться, я получил бы ее целиком.

— Это было бы незаконным, диадема — общественное достояниеимперии, — довольно резко возразил Холмс.

— Теперь это не имеет значения, — сказал миллионер. —Существует много способов делать дела. Но довольно об этом. Теперь, — оннетерпеливо подался вперед, — расскажите мне об изумруде. — Старик потер руки,и его глаза заблестели от возбуждения.

— Изумруде Мидаса?

— Разумеется. Другого такого нет. Но я никогда не видел его,а вы видели. Какой он?

Холмс тщательно подбирал слова:

— Когда я впервые увидел изумруд, он лежал в футляре,который находился в моих руках. Я откинул крышку и…

— Так, так?

— Мне показалось, что комната вспыхнула зеленым огнем.

— Ах! — из глубин немощного тела вырвался почтиэкстатический стон. — Вы здорово описали это. Я почти могу видеть его, — онбросил на меня быстрый, проницательный взгляд.

— Он из копей Клеопатры в Верхнем Египте, вы знаете.Египетские изумруды лучше центрально-американских.

Селкирк ненадолго задумался. Его голова опустилась и сноваподнялась, старик окинул нас своим птичьим взглядом.

— Красивая женщина, эта Клеопатра. У меня в коллекции монетмного египетских статеров.

В глазах Холмса вспыхнул озорной огонек:

— Бьюсь об заклад, что ваши статеры старой птолемеевскойчеканки, а не те, что выпущены в обращение последней царицей Нила.

Селкирк снова тихонько захихикал и смеялся до тех пор, покау него на глазах не выступили слезы. Наконец он промакнул их платком. Огромнаядверь позади нас открылась, и старик раздраженно замахал руками.

— Прочь! Прочь!

— Но, мистер Селкирк… — донесся из тени протестующий голос.

— Я сказал, уйдите. Я позвоню.

Когда дверь тихо закрылась, Селкирк пришел в себя, хотя егорот все еще скалился в улыбке, напоминавшей маску смерти.

— Молодой дурак! Но он, похоже, знает свое дело. В любомслучае, мистер Холмс, вы заработали очко. Я слышал о ваших способностях. —Неожиданно его взгляд переметнулся на меня, заметив мое удивление, старикпояснил: — Клеопатра снизила серебряное содержание статера с девяностапроцентов до тридцати трех. Немногие знают об этом. Но вы знаете, — добавил он,снова пронзая Холмса своим приводящим в замешательство взглядом. — У вас есть ссобой папиросы? — неожиданно спросил он.

Холмс кивнул и вытащил золотой портсигар, внезапно его рукаостановилась в воздухе.

— Вам вредно курить?

— Разумеется, иначе у меня был бы свой табак.

Холмс подал портсигар старику и помог ему зажечь папиросу;миллионер с наслаждением затянулся.

— Все, что нравится человеку, вредно для него. Но вы небеспокойтесь, — добавил он, заметив мою гримасу профессионального медицинскогонеодобрения. — Я такой старый мошенник, что это не имеет никакого значения.

Мне бросилось в глаза, что зажатая между неестественнотонкими пальцами сигарета не дрожала, когда он откинулся на спинку кресла ихитро посмотрел на нас.

— Теперь поговорим о деле.

Я не знал, что сказать, и беспомощно посмотрел на молчавшегоХолмса.

— Начинайте, начинайте. Я еще не выжил из ума. Для чего выпришли? Ведь не для того, чтобы посмотреть на обломок прошлого или порадоватьстарика описанием изумруда Мидаса. Вам что-то нужно.

— Мне нужна Золотая Птица, — просто ответил Холмс.

— Она нужна всем.

— Этот факт вызывает у меня недоумение.

Миллионер глубоко затянулся и его голова снова по-детскисклонилась набок.

— Вы не умеете замечать необычное.

— Она у вас? — настойчиво спросил Холмс.