все знают, что со мной случилось? Все смотрят прямо на меня и осуждают. Каждый.

Это Ленка Попова. Она тупая шлюха. Ее трахнул какой-то старый мужик. Она знала, что ничего хорошего не случится, а все равно пошла с ним. Хоть бы кроссовки поберегла (Новые белые кроссовки! Как вообще можно было полезть в них в эту вонючую дыру за гаражом?), если о другом не думала. Тупая, тупая Ленка.

Я встала и вышла в тамбур. Там так грохотало, что не было слышно, как у меня грохочет в голове. Я закрыла глаза. Выдохнула.

Никто ничего не знает и не узнает.

Я вернулась в вагон. Люди увидели невысокую худую девушку в спортивных штанах и футболке, с сумкой через плечо. На ногах у девушки белые кроссовки – ни пятнышка, все в порядке.

То, что я чувствую, важно только для меня. Я приеду, помоюсь (воды в бак вчера наносила, водогрей работает) – и все будет хорошо. Только Катьке расскажу, ей нестрашно рассказать, она… такая же.

Помойный Дед прицепился ко мне на станции.

– Ы-э-ы! – выдавил он из себя. – Э!

Любое его обращение значило «купи, а?». Он протягивал мне куклу. Голую грязную советскую куклу (в детсаде, что ль, выкинули?), со свалявшимися в ком волосами. Кажется, у нее не было одного глаза.

Всем телом вздрогнув, я отпрянула и бросилась бежать. Эта кукла до трясучки напугала меня, показалась дурным предзнаменованием – а вдруг?.. Я знала, откуда берутся дети (я вообще много знала, хотя, как показала практика, знания мне ни в чем не помогли). По совету Катьки я пила отвар лаврового листа… «Вообще, помогает туда лимонного сока накапать, но это надо сразу…» – Катька много таких штук знала, хотя в действенности их мы обе сомневались.

Но месячные пришли по графику. Помойный Тролль просто меня разыграл.

Тем летом я вроде как начала встречаться со Шпалой – и рассталась с ним осенью, когда он пошел в армию. У нас тоже было несколько раз, причем первый – почти так же больно, как с тем мужиком, только не кровило (я не знала, что во второй раз тоже больно, что в туалет по-маленькому ходить какое-то время больно, – вроде бы все говорят о сексе, но одну сплошную неправду). Костя по жизни молчаливый, даже не спросил, кто у меня был до него, хотя я собиралась наврать ему что-то про то, как в детстве неудачно перелезала через забор, – так мне посоветовала наврать Катька, с ее слов, у кого-то такая байка прокатывала.

Катька тогда встречалась с Петрищевым, и мы впятером (Вавка был пятый лишний, вот так получалось) часто сидели где-нибудь во дворе, пили пиво и разговаривали.

Эти вечера, как и заводские дворы, были все какие-то одинаковые… вот мы сидим на лавочке, свет уходит, деревья превращаются в слепки из темноты, на небе можно отыскать пару жалких звездочек, как будто нашему поселку их выдает государство: вот держите горсточку, а остальное – льготникам и ветеранам ВОВ. С той стороны летит противный пух, от которого сильно чешется в носу: там целые заросли бурьянов, которые так цветут. Пьем пиво. Я всегда выпивала много, поэтому уже сильно датая, так что разговор воспринимаю как-то пунктирно. Мои белые кроссовки красиво выделяются в темноте, и я смотрю, главным образом, на них.

– Обедненный уран… – разглагольствует Вавка, – его в эти… в боеголовки добавляют, чтоб пробивная способность увеличивалась!

– Какая пробивная способность? Вавка, ху-у-ули ты такой тупой? – гундосит Петрищев, его «ху-ули» звучит особенно противно.

Спор между Нужным и Суходрищевым то начинался, то затухал уже в который раз. Петрищев сбрил свои мерзкие усы, но менее неприятным от этого не стал.

– Ты еще скажи, что если гондоны с обедненным ураном сделать, то это их пробивную силу увеличит! – говорит он наконец.

Катька ржет.

Вавка и Петрищев решали, как назвать нашу группу. Название «Обедненный уран» отстаивал Вавка: оно несло, с его точки зрения, пробивную силу.

Петрищев настаивал на названии «Сортир-off-ка», потому что так называлась следующая станция железной дороги, ну и потому, что прятавшееся слово «сортир» ему очень нравилось.

– Вот сортир на станции – чего? Закры-ыли! А почему? Нормальный же был сортир, чистый. Платишь десятку, тебе даже бумажку выдают. Посрешь культурно. А потом началось: вся быдлота, что на станции тусит, стала возбухать, ху-ули сорти-и-ир пла-а-атный… ссали в кустах… Короче, решили сделать бесплатный… и что стало? Не зайти, уже от порога дерьма по щиколотку! Кто убирать будет в бесплатном сортире? Кто следить будет, чтоб дерьмом стены не расписывали… ну и закрыли теперь, опять народ по кустам срет.

– И что? – Вавка аж подпрыгнул в праведном гневе. – Блин, Петрищев, это, вообще, кого интересует? Этот сраный сортир на станции – кому он нужен? А обедненный уран – это проблема всего человечества!

– Какое мы человечество, Нужный, а? Какое мы, на хрен, человечество? Кто нас вообще считает за людей? Мы сами себя за людей разве считаем? Наши проблемы – это наши проблемы!

– На той стороне вчера какого-то алкаша прирезали, – вставила свои пять копеек Катька.

– Это проблемы той стороны, – отрезал Петрищев. – Они ва-а-аще отбитые там.

Костя что-то знал об этой истории:

– Алкаш с нашей стороны был, с моего двора. Ходил туда за самогонкой и с тамошними мужиками бухал. Выпили, что-то не поделили, ну и…

Во мне промелькнуло любопытство:

– А что… не поделили?

– Да хрен его знает, это ж алкаши. Может, собрали группу и не знали, как назвать.

От смеха я даже пивом подавилась. Все-таки Костик прикольный, не то что Суходрищев и Вавка с их тупыми спорами.

– Хе-е-рня, – философски изрек Петрищев. – Алкота по пьяни друг друга ва-а-аще жестко режет. Это неинтересно. Вот в конце 80-х у нас свой маньяк был. Тогда… как от станции идти туда вон, на Культуры, была только тропинка. Деревья, кусты, помойка, короче, как всегда у нас. Фонарей не было. И он там караулил баб. Завод еще работал, а они с вечерней смены ходили. С последней электрички. В общем, тетки даже отказывались на смены выходить. Потом его повязали и расстреляли. Он даже выглядел мерзко… типа как ты, Нужник. Тоже какой-то весь сутулый. И не скажешь, что маньяк. А тетки еще долго боялись. Мужиков своих просили их встречать с электрички. Один мужик как-то вышел свою бабу встретить, да что-то рано, думает: зайду в шалман на станции, пропущу пивка, пока она приедет. Пришел туда, а там какие-то блатные зависали. Они ему слово, он им в ответ, а они