ему нож в бочину и тикать. Так он и помер. Завалился и кровью истек. Может, если б видел кто, так скорую бы вызвали, спасли. Но никто не видел, а эти сидевшие, они знают, куда бить, чтоб сразу…

– У шалмана сейчас тоже можно получить, – влез Вавка. – Запросто.

– Не-е-е, сейчас уже не то, – с видом знатока тянул Петрищев. – Сейчас блатных меньше, да и маньячил нет. Алкаши что – они были, есть и будут, пока мир стоит.

– Алкаши тоже жестко могут, – встряла Катька. – Мамка рассказывала, что на той стороне алкаш хату сжег одной бабки-самогонщицы, которая ему в долг не налила…

– Наркоши жестче, – Петрищев, видимо, хотел, чтоб за ним было последнее слово. – Те вообще ничё-ё не соображают, когда доза нужна. За копейку зарежут.

Вавке и Петрищеву нравилось обсуждать криминальную хронику Урицкого. Наверное, при этом они чувствовали себя какими-то более значительными. Ну или им казалось, что так все наше дерьмище: наркота, алкоголь и преступность – их никак не коснется. Типа они вне.

– На хрена это все? – Вавка метнул в мусорку банку от пива. – Срань, а не поселок!

– И сортир закрыли, – гнул свою линию Петрищев.

– Вам-то какая разница! – злобно бросила Катька. – Вы на кусты поссали, и все. А тут только сядешь, как народ с электрички валит, а ты жопой из кустов им светишь…

Все снова засмеялись.

– Пошли… домой, – выдохнула я. Меня уже здорово разобрало. – Поздно… мамка распсихуется…

Я стояла на стреме, пока Катька делала свое дело, и смотрела то в сторону поселка, то в сторону станции. Когда Катька уже вынырнула из кустов, застегивая штаны, на тропинке показалась Тень. Она шла прямо на нас и, не замечая, прошла мимо.

– Она тут часто… туда-сюда. Я следила за ней… в деств… в детстве, – пьяно ломая слова, пояснила я Катьке.

Она рассеянно кивнула, не вслушиваясь, а я в свою очередь скрылась в кустах. Голова немного кружилась, но я еще соображала, так что очень старалась не обоссать кроссы. Глядя на раздваивающуюся и растраивающуся дорожку, я думала, что вот так же будет и с нами, с «Обедненным ураном», – разбежимся в разные стороны, и все, досвидец… Я натянула джинсы и вышла из кустов.

А потом, подойдя к своему дому, я обнялась с Катькой и чуть не разревелась.

– Ширинка нараспашку! – встретила меня мать. – Стоит-шатается! Алкоголичка! И перед сестрой не стыдно!

– Она разве знает, что такое стыд? – Сестра посмотрела на меня с крайней степенью презрения. – Ей лишь бы нажраться со своими дружками тупыми!

Что ж, избежать разноса не удалось, это печально.

Порадовавшись тому, что кроссовочки все еще белые, кра-со-та, я разулась и завалилась на кровать.

– Знаешь что, м-малая, вредная ты к-коза… – заплетающимся языком завела я. – Я п-поняла, п-почему… она х-ходит… т-туда-сюда… это ее мужа… на станции – чи-и-ик… нож в б-бочину… у ш-шалмана… она боялась, что ее… а п-получилось, что его… и она т-теперь туда-сюда ходит… она смерти ищет… я столько… с-столько лет думала: какого ч-черта, а теперь поняла…

Я говорила и говорила, а сестра сидела за столом над книгой и что-то учила. У нее была очень прямая спина и коса лежала аккурат между лопаток.

Не ходите, девки, замуж

Училась я не очень хорошо, но и не совсем плохо – главным образом, потому, что не хотела быть заметной. Двоечник и отличник – это всегда роли первого плана, а мне нравилось быть частью массовки, чтоб не доставали.

После той истории с мужиком, случившейся как раз накануне выпускных экзаменов, я долго переживала о возможных последствиях, даже пришедшие вовремя месячные не совсем меня успокоили, все-таки… мало ли что… но никакого мало ли что – живот расти не начал – и в какой-то момент я поняла: пронесло. Отпустило так, как будто в меня вкололи конскую дозу обезболивающего. Я совершенно спокойно сдала выпускные, а потом и вступительные экзамены и поступила на филологический факультет заводского педа. Не то чтобы я хотела быть учителем, просто пошла туда, где котировалась моя любовь к чтению и был совсем никакой конкурс.

– Шла бы, как я тебе говорила, в техникум железнодорожный… два года всего, и профессия в кармане… устроиться я бы помогла… А пед этот тебе зачем? Из тебя педагог… слов не могу подобрать… – Мама закатывала глаза и разводила руками.

– Не можешь, конечно, слов подобрать: ты же не филолог, – язвила я.

– Учитель должен быть примером, а не посмешищем. – Задеть маму у меня никогда не получалось. – Посмотри на себя: одежда мятая, волосы нечесаные… думаешь, если коротко стрижешься, так расчесываться не надо?

– Мам, ну…

– Как можно быть такой неряхой? Вон кроссовки… пару месяцев как куплены!

– Я их помою! Я в туалет на станции зашла, а там… ну, насрано было…

– Лен, вот почему я не вступаю в, прости за выражение, дерьмо, а ты вступаешь? Почему твоя сестра не вступает, скажи, пожалуйста?

– Я не знаю…

– Да ты вообще не знаешь ничего, потому что витаешь постоянно неизвестно где! Учитель будущий! Да тебя, как вашу эту… учительницу, которая у вас когда-то русский вела… старшеклассники запугают, а то и побреют налысо! Учитель должен быть…

– Ма-ам, ну чего ты завелась?.. Может, я учителем не буду…

– А кем? Кем ты будешь?

– Не зна-аю… может, редактором… каким-нибудь…

– Редактором чего? Газеты «Заводский рабочий», если она еще выходит? Ленка, ты такую чушь несешь, смешно слушать. Подружка твоя и то, наверное, толковее – пойдет в какое ПТУ, а потом, может, еще получше тебя устроится…

– Она хочет быть звездой…

– Господи боже, еще одна идиотка… Поколение ваше, видимо, такое. Мозгов нет и не предвидится! Может, как жизнь по голове настучит, так хоть что-то станете соображать! Звезды! Все через одного – звезды!

– Я не говорю, что я звезда…

– Ты бы сказала, кто ты, – знаешь, легче бы стало…

Катька часто ездила на кастинги – несколько раз в Заводск, а однажды даже в Москву. В моде были всякие «фабрики звезд» и прочие проекты, где вроде как брали людей с улицы и делали из них крутых артистов. По приезде Катька рассказывала, как там было хреново: очереди в сотни человек, спанье на полу – и все ради минутного прослушивания, заканчивавшегося ничем. «Обедненный уран» распался. Петрищев поступил в железнодорожный техникум, Костик Шпала служил в армии, а Вавка Нужный, у которого был порок сердца, просто болтался по поселку, пил в одиночку и читал стихи уткам в пруду. Катька устроилась продавщицей в магазинчик на