в город – и увести чужого мужа. Писать про нравственность. Обязательно. Писать такое, чтоб все плакали. А потом сказать в интервью, что Гитлер был прав. Чтобы тебя все ненавидели. А потом взять и почку свою отдать какому-нибудь ребенку. Печенку отдать…

– Печенка одна, – заметила Машка.

– Все равно отдать, – Ритку было уже не остановить. – Умереть, не дописав последнюю книгу. Не оставив четкого плана. Или можно оставить два или три таких плана… В общем, чтоб потом о тебе говорили, и говорили, и говорили…

– Ты прямо кончаешь, – заметила Машка, и я прыснула от смеха, уткнувшись носом в тетрадь.

Ритка покраснела. Мы замолчали, и окружающие, решив, что шоу закончилось, вернулись к своим делам.

– Я пишу роман, – через пару минут тишины прошептала Ритка и покраснела еще больше.

– Здорово, – мне стало интересно, – а о чем?

– Пока трудно сказать, – Ритка отвела глаза.

– Я как-то по укурке пыталась писать что-то, – вклинилась Машка со своей любимой темой. – Потом не смогла разобрать, чего я там настрочила.

– Ну, Маш, ты и без этого пишешь так, что ни хрена не понять, – сказала я. – Тебя бы в переписчики средневековые не взяли.

– Пфф, не очень-то и хотелось. Я бы в какие-нибудь травницы пошла… Ну чтоб того… – Машка сделала характерный жест, показывая, какую именно траву она бы применяла и как.

Я обвела девчонок туманным взором и забормотала:

– Есть трава, которая растет только на могилах. У нее острые стебли, которые ранят. Если ты ею порежешься, то откроешь в себя дверь всем духам, что живут между небом и землей, и каждый из них, который пожелает, сможет в тебя войти… – Я замолчала и добавила: – Это шутка. Только что придумалось.

– Ты и без травы вечно обдолбанная, Лена! – сказала Машка.

– Еще в Средневековье хочет! Тебя бы сожгли как ведьму, – заметила Ритка.

Мне показалось, что в ее голосе было немного зависти: очевидно, ей хотелось быть сожженной на костре.

Ритка вообще иногда вела себя странно – подворовывала. Выдавала чужие истории за свои. Брать чужие истории… ну это как, не знаю, прокладку использованную у кого-то взять…

Мы с Риткой подружились после того, как однажды столкнулись поздно вечером в библиотеке. Если честно, тогда я любила посидеть в читальном зале просто так – чтоб не идти домой, где жили полусумасшедшая бабушка Маша, страшное Лицо в ванной и гундосый телик этажом выше.

Ритка сидела за столом, одна в пустом зале. Верхний свет был приглушен, горела настольная лампа. Не знаю, почему я подошла к ней, – я могла сесть куда угодно, остальные места были свободны.

– Привет! Можно?..

Она обернулась. Я увидела, как из ее ноздри вытекает струйка крови, черной, как казалось из-за слабого освещения. Я автоматически поднесла руку к своему носу:

– У тебя…

Она тоже поднесла ладонь к носу, размазала кровь, посмотрела на руку отрешенно и равнодушно.

– Тебе вату принести?

Я с детского сада помню, что при кровотечении надо нос ватой затыкать и ни в коем случае не запрокидывать голову…

Пока я бегала за ватой, которую не сразу нашла (сонная библиотекарша очень долго искала аптечку), Ритка откинулась на спинку стула и стала безучастно смотреть в потолок. Я подала ей ком ваты, она скрутила турунду и засунула в ноздрю. Какое-то время она молчала, а потом заговорила:

– Знаешь, вот так бывает… учишь-учишь, а потом думаешь: вдруг я не одна… вдруг кто-то невидимый смотрит из-за плеча. И вот так оглядываешься, а там – ты. Странно, да?

– Это же хорошо, что кто-то есть. Я так иногда думала про папу. У меня папа умер… давно, но… в общем, я училась в школе…

Я рассказала Ритке про папины книги. Про то, как мы вместе читали. Я держала книгу, а он стоял за моей спиной и дул холодным воздухом мне в затылок, когда надо было перевернуть страницу… Не знаю, почему я так разоткровенничалась. Кроме Катьки, раньше я никому не говорила о таких вещах.

– У меня никто еще не умирал, – сказала Ритка.

– У меня бабушка сейчас умирает. Может, прямо сейчас и умирает. Поэтому я здесь и сижу.

Я подумала, что пора бы уже идти домой, баб Маша одна весь день, вдруг действительно…

– Может, пойдем отсюда? – предложила я. – Я тебя на автобус посажу…

Она не ответила. Как будто впала в сон с открытыми глазами – и вдруг:

– Лен, скажи, а у тебя парень был?

– Ну, мы с одним встречались… летом, перед поступлением… потом расстались, поняли, что это было не по-настоящему… он в армию ушел.

– А ты его любила?

– Ну да. Наверное.

– А… вы были… ну, понимаешь…

– Были.

– И как?

– Ну… нормально…

– Я… я просто думаю, Лен, ведь если у тебя с кем-то было, то, наверное, потом очень тяжело расставаться? Ведь это связывает, правда? Особенно первый раз? Он же священный!

– Не знаю. По-моему, ничего такого нет.

Я с ужасом подумала, что меня что-то могло бы связать с тем мужиком с вокзала. Я и вспоминать-то о нем не хотела, и с Костиком, если уж честно, замутила, чтоб прикрыть ту историю в своей голове.

– Я все думаю, Лен… Вот в меня один мальчик влюблен… говорит: если я с ним не… то он выбросится из окна… И мне его жалко, он хороший, но… не Селиверстов!

Селиверстова, бездушного препода по теории литературы, я считала железякой, механизмом, питающимся стихами. То, что Ритка в него влюблена, меня обескуражило, как и история с воздыхателем, грозившим самоубиться. Я горячо сочувствовала Ритке.

– Представляешь, прямо как в романе! – рассказывала я потом Машке. – Он любит ее, она любит другого… другой любит стихи! Любовный треугольник!

– Врет она все, – не разделяла моих восторгов скептичная подруга, – про парня, который хотел повеситься, если девушка ему не даст, она слышала от одной девки из параллельной группы. Зуб даю, я рядом стояла, когда она это рассказывала. Это ж Ритка, она как сорока… тащит все к себе… зачем – без понятия, может, просто головой стукнутая…

Потом, через много лет, я узнала, что историю про то, как мы с папой читали книги, Ритка выдала за свою в блоге, который вела «под замком».

В комментариях ей писали о том, какая она сложная и тонкая натура и как им ее жаль.

As virtuous men pass mildly away…

На первом курсе мы учились во вторую смену.

Народ еще не повадился прогуливать лекции с таким размахом, как стал делать это позже, на старших курсах. Все ходили на пары,