он Августа в городе Ноле еще живым или уже бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах к нему сильную стражу, время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса, как вдруг молва сообщила одновременно и о кончине Августа, и о том, что [Тиберий] Нерон принял на себя управление государством{245}.

Утверждения Тацита сомнительны, но литературное наследие этой истории весьма поучительно: в изложении Тацита этот эпизод, по сути, идентичен истории, которую рассказывали о коварной дореспубликанской римской царице Танаквиль{246}. После того как ее муж был убит в 578 г. до н. э., Танаквиль затворила дворец и появилась в окне верхнего этажа, заявив, что ее муж жив, но что он вверил регентство над государством Сервию Туллию (ее фавориту) до тех пор, пока он не оправится от раны. К тому времени, когда Танаквиль объявила о смерти царя, власть Сервия Туллия была уже установлена – он стал первым царем Рима, взошедшим на престол без народных выборов. В истории Танаквиль мы находим закулисное женское вмешательство в обход институтов мужского общественного контроля – сравнение с Ливией вполне прозрачно. Для Тацита власть Ливии и последующих императриц, включая Мессалину, была гибельным симптомом скатывания Рима в монархию, и потому эта власть неизбежно оказывалась пагубной.

На момент смерти Ливии в 29 г. н. э. ее достижения во многих отношениях сравнялись с достижениями ее мужа: сочетая традиционные роли и новые полномочия, она постепенно создала для себя беспрецедентное положение в римском государстве. После ее смерти, однако, накопленный ею набор почестей и прерогатив не был передан по наследству. То, что должность императрицы в том виде, в каком ее создала Ливия, фактически умерла вместе с ней, свидетельствует как о ее аморфности, так и о том, до какой степени она опиралась на auctoritas его обладательницы.

В промежутке между смертью Ливии в 29 г. н. э. и воцарением Мессалины в 41-м ни одна женщина не пыталась по-настоящему утвердиться в роли «первой леди» Рима. Калигула возвысил своих сестер, но их положение оказалось недолговечным: Друзилла умерла через год с небольшим после его восхождения на престол, а еще через год были низвергнуты Агриппина и Юлия Ливилла. Первые два брака, в которые вступил Калигула в качестве императора, продержались менее полугода каждый, и даже с Цезонией – единственной, кому приписывается какое-либо реальное влияние, – он прожил чуть более года, чего едва ли хватило бы, чтобы собрать что-то похожее на портфель власти и привилегий, которые остались бесхозными после смерти Ливии Августы.

По восшествии своего мужа на престол в 41 г. н. э. Мессалина не унаследовала какой-либо сложившейся базы власти. У нее не было титула, не было конкретных правовых привилегий, не было официальной роли в общественной жизни государства. Более того, первоначальное главенство Октавии над Ливией и – по личному опыту Мессалины при императорском дворе – сестер Калигулы над его женами, Орестиллой и Лоллией, довольно убедительно демонстрировало, что положение жены императора еще не гарантирует главенства. Эта ситуация представляла для Мессалины и проблему, и возможности: в какой-то степени ей приходилось формировать роль императрицы по собственному образу и подобию.

Смерть Ливии и последовавшая за ней относительная скудость женской власти продемонстрировали, что роль императрицы в значительной степени зависела от личной репутации. Несмотря на всю гениальность Ливии в этом отношении, она завещала Мессалине план, который был малопригоден. Когда в 29 г. н. э. Ливия скончалась, ей было за восемьдесят; а когда в конце 20-х гг. до н. э. она вышла на первый план римской общественной жизни, ей было почти сорок и у нее было двое взрослых сыновей. Публичный имидж, который она себе создала – образ зрелой матроны, трезвой, рассудительной, благородно стареющей и многоопытной в браке и материнстве, – опирался на ее возраст и серьезность (gravitas). Мессалина, очень молодая мать маленькой дочери, вряд ли рассчитывала воспроизвести его.

Кроме того, Мессалина знала, что времена изменились. За двенадцать лет, прошедших после смерти Ливии, бóльшая часть старого августианского фасада традиций и республиканства была разрушена: сначала этому поспособствовала паранойя последних лет Тиберия, затем показной деспотизм Калигулы. Изменились и формы политики, и нормы общественной жизни. Сенат больше не мог притворяться, будто центр власти находился на Форуме, а не во дворце: этот вопрос разрешился переездом всего Тибериева двора в островную изоляцию на Капри. Знали сенаторы и то, что им на смену идут другие персонажи: в то время как Август и даже Тиберий старательно демонстрировали свое уважение сенату, Калигула упивался демонстративным презрением к старой аристократии, не скрывая при этом, что полагается на клику женщин, придворных и бывших рабов. Мессалина хорошо разбиралась в этих новых нормах: она была ребенком, когда Тиберий удалился на Капри, и вышла замуж за представителя ближнего круга двора Калигулы как раз тогда, когда молодой император отбросил последние попытки изображать уважение к сенату.

Настало время создать новую, более смелую модель римской императрицы, и Мессалина – молодая, красивая, плодовитая, современная, знатная и несомненное дитя империи – казалась идеальной женщиной для этой роли.

IX

Мадонна Мессалина

Числом рожденных ею детей и доброю славой.

Тацит. Анналы, 2.43

Если верить каноническому нарративу о восхождении Клавдия, после событий 24/25 января 41 г. н. э. жизнь Мессалины внезапно полностью изменилась. Беременная на восьмом месяце вторым ребенком, сама еще совсем недавно подросток, она сменила относительно анонимную жизнь на периферии императорской свиты на существование одной из самых знаменитых женщин в империи. Положение, которое она теперь занимала, несло бесконечные возможности и риски, но почти не предлагало определенных полномочий и привилегий, которые помогли бы ей сориентироваться. За одну ночь дочка Мессалины и ее нерожденный младенец превратились в будущих наследников империи, а ее муж стал самым могущественным человеком в известном мире.

Возможно, однако, что, когда до Мессалины дошли вести о ее возвышении, это не стало для нее полной неожиданностью. Истории, которые рассказывают источники о случайном воцарении Клавдия, крайне подозрительны: во всех мы обнаруживаем, что Клавдий за одну ночь 24 января превратился из дрожащего бедолаги, прячущегося за шторой и умоляющего пощадить его, в человека, надумавшего удержать верховную власть, несмотря на гражданские беспорядки и оппозицию сенаторов. Легенда о напуганном, неохотно принявшем власть императоре слишком четко вписывается в сконструированный позднее нарратив о Клавдии как о правителе – временами компетентном, но слабом и слишком легко поддающемся влиянию. Хаос, последовавший за убийством Калигулы, составлял идеальную среду для распространения слухов. Когда Форум заполнился народом, партии заговорщиков удалились каждая в своей лагерь, оставив за собой вакуум неопределенности. Должно быть, циркулировало много противоречивых сообщений, пока люди пытались завладеть рычагами управления ситуацией. Байка о Клавдии, спрятавшемся за занавесью, одинаково привлекательная как драма и фарс и полезная как нарратив, вкратце обрисовывающий характер Клавдия, вероятно, стала порождением этого хаоса и смятения.

Вероятно, Клавдий знал о заговоре против племянника еще до его воплощения в жизнь. Он мог быть его активным участником или мог просто указать преторианской партии, что готов стать их кандидатом в принцепсы, если убийство удастся осуществить. Возможно, когда осенью 40 г. стали собираться грозовые тучи и нападение на Калигулу стало не просто вероятным, но и неизбежным, Клавдий почувствовал, что у него не осталось иного выбора, кроме как рискнуть и принять в этом участие. Если бы Калигула пал жертвой всецело республиканского заговора, Клавдия могла постигнуть участь Цезонии. Любая грозившая ему опасность, как вскоре продемонстрируют убийства жены и дочери Калигулы, могла распространяться и на Мессалину. Учитывая роль советницы, которую она будет играть позже в его администрации, есть основания предположить, что он мог поделиться своими планами и с ней.

Даже если Мессалина была предупреждена, дни, последовавшие за убийством Калигулы, были чреваты риском. Клавдий мог участвовать в заговоре, но от единства заговорщики были далеки. Против его кандидатуры возражали в сенате как другие потенциальные императоры, так и убежденные республиканцы. Угроза бунта преторианцев вынудила этих людей принять власть Клавдия в краткосрочной перспективе, но они не были