яблоки сбирать, и утомился, и замечтался, и в траву сухую лёг, в небо ясное смотрит – и облака белые по лазури плывут, и ёж меж яблоневых корней скоробленными листьями шуршит, и яблоком спелым, треснувшим пахнет так, будто благодать Господня от этого плода на весь мир изливается.

А внизу, за прудами, белокаменная церква Рождественская стоит, как при Пафнутии стояла, князем Дмитрием Шемякой построенная, и венец мученический над нею сияет – и было сие от начала, и пребудет так вовеки.

17 марта 1609 года

Учинили вылазку на речку – и воды набрать, и языка, ежели удастся, взять. И подскочили тут лисовчики – с топорами, и было дело, и ранили Фёдора Карцова. Вот же казак, и так ни одного места живого нет – весь в ранах, а заживает как на собаке, и вновь рвётся в дело.

И в тот же день, желая языка, вышли ещё на заставу, на дорогу Ростовскую. И было второе дело, и тут Рахмана Шихозина убили – того, у коего усадьба Рахманцево на Московском пути стояла. Да в тот же день, видя опустение в таборах вражеских, отпустили воеводы на Москву, в полки, киржацкого служку Иванка Лукьянова да Осинава приказу Пуляева стрельца Филипка Ондреева со товарищи пять человек.

Прошли через заставы от царя к воеводам белозерцы Климко да Завьялко Амфимовы, принесли вести о том, что сотворилось на Москве под конец Масленой недели.

А сотворилось неладное: князь Роман Гагарин, да дворянин Тимофей Грязной, да рязанец Григорий Сумбулов, да Молчанов Михаил со товарищи – в думу боярскую вломилися, не пьяны – хмельные речи говорили. Дескать, царь Василий глуп, дела его нечестивы. Непотребством занимается, перелётов приголубливает, а вора погубить не может. Народ мрёт без счёту – что на Москве, что по городам да весям. На кой нужен такой царь, который царство своё уберечь не способен? Своим не верит, от шведов – врагов заклятых – подмоги ждёт!

Бояре молчали, с мятежниками не спорили. А когда толпа хлынула на площадь, тихонько разбежались по своим дворам. По пути людишки патриарха Ермогена подхватили, поволокли, грязью да навозом швыряли, поносными словами ругали. С Лобного места кричали, дескать, царь без закона сидит, земли на него согласия не давали!

Тут тушинские лазутчики явились. Стали вещать о царе Димитрии.

Но москвичи были наслышаны о Димитрии и бесчинствах его бравого войска. Такое упоминание не разожгло, как осенью, а охладило толпу. Шуйский заперся у себя в палатах. Посланные от него говорили, что царь своего государства не покинет. И когда крайние закричали, что с Ходынки скачут верные Шуйскому отряды, толпа незаметно рассеялась. А заговорщики из Москвы бежали.

Ещё сказывали Климко да Завьялко, что Скопин уже сговорил шведов, что собирается шведское войско на выручку русскому царю против воровских шаек.

В это хотелось верить. Но верилось слабо.

Сидельцы описали, что творится в городе Троицком монастыре и в округе, да и отпустили белозерцев назад, к государю.

18 марта 1609 года

Жолнёры и пахолки с топорами в лагере Лисовского тревожили воевод. Надо было распознать, отчего там с утра до ночи стучат топоры, почему по Ростовской дороге прошёл к ворогам обоз с гвоздями и железом, отчего валят деревья в Терентьевой роще – явно больше, чем надобно для дров.

Собрались и решились: послали за Служнюю слободу, на речку, под туры дворян и детей боярских, и троицких слуг, и стрельцов, и казаков, и всяких служилых людей – кто в силах был – заставу воевать. И языка взяли, и сами отошли здорово.

Язык оказался добрым: пан Иван Маковский, Сапегина полку, Микулинской роты. Едва в стане Сапеги узнали о пленении Ивана Маковского, как к воротам обители подъехал с пахолками знатный пан – тако ж Маковский, только Леонтий, брат пленённого. Встречь ему выехали Захарья Дмитреев сын Бегичев да атаман казачий Сухан Останков.

И кланялся пан Леонтий посланцам и воеводам, и просил оберечь брата, не посылать ни на дыбу, ни на казнь, ни на иную погибель, и привёз ему шубу, да постелю, и рубашку, и портки, и вина разного. Разве что девки на утеху не прислал!

Обещали Бегичев да Останков оберечь пленника Ивана Маковского – но должен за то Леонтий рассказать, что ведает. И довёл пан Леонтий, что из Сапегиного табора послано против государевых людей две роты, да из Лисовского табора послано татар две роты да казаков конных четыре сотни, а куда – ему, Леонтию, неведомо.

Сам Иван Маковский, обрадованный посылкою, своею волею сказал, дескать, видел он в полку Лисовского – «поделаны щиты на четверых санях рублены, брёвна вдвое и окошки поделаны, по окнам стрелять, а везти щиты к городу на лошадях». Пан Александр разослал было всем людям своим, что в разъезде, съезжаться к городу Троицкому монастырю ради приступа. Съезжаться не мешкая, пока погоды стоят ясные и слежалый снег держит. А идти на приступ не конными, а пешими, прячась за теми щитами рублеными, и сразу со всех сторон: защитников во граде мало осталось, смерть десятками жнёт, не смогут отбиться.

И не устоять бы Троице супротив нового штурма, не сдержать врага.

Но смилостивился Господь: не смогли собраться лисовчики. Сам пан Александр под Солью Галицкой задержался, принуждая жителей Тушинскому царьку крест целовать. А тут и оттепель грянула, дожди снег разрыли, и обернулась затея Лисовского напрасным трудом.

Иоасаф вновь отправил грамоту к Шуйскому-царю – описал бедствия великие, гибель и мор. Вновь ждали ответа.

27 марта 1609 года

Истаял юноша Иринарх, отдал Богу душу. Отпевал его сам игумен Иоасаф, и плакала над ним Маша Брёхова, и не мог проронить ни слезы Митрий. Он спешил к Иринарху, чтобы весть радостную ему принести: пришли от келаря Авраамия семеро крестьян с Троицкого подворья, что на Москве, и сказывали: в Новгороде большое войско собирается против царька, и шведы ратников дали, и люди ополчаются – и новгородские, и ладожские, и иных северных городов. Шведы их новому строю учат. А пан Керножицкий, что Новгород от царька воевал, в Русу отошёл.

Хотел Митрий рассказать, но не успел. И сердце бьётся где-то в горле, и ничего не поправить, и мерный голос Иоасафа не приносит облегчения.

Начало апреля 1609 года

Ответа от царя монастырские не дождались. Поняли это, когда пьяные черкесы – и откуда они взялись в стане Сапеги? – глумясь, скакали перед воротами и кричали, что поимали ходоков с письмами от Шуйского. Один, видя на стене девок,