тебя в штаб поступила жалоба от казаков. Ты вместе со священником Парняковым покровительствовал жидам и спасал жидовского ребенка?

- Ваше превосходительство, - сказал находящийся в штабе Сипайлов, - нами установлено: священник консульской церкви Влади­мир Парняков - отец известного иркутского большевика.

- Отец Парняков - уважаемый в Урге человек, - сказал я. - Как среди русских, так и среди монголов. С сыном у него нет ника­кой связи. Ребенок, о котором вдет речь, - девочка, крещеная.

- Вы не понимаете сути вопроса, есаул, - сказал барон.

- Ко­гда речь вдет о евреях, то тут важна не религия, а кровь. Этого мно­гие не понимают. С Парняковым выяснить все и решить, - обратил­ся барон к Сипайлову.

- Решим, ваше превосходительство, - усмехаясь, как обычно, ответил Сипайлов.

58. С цена

Во время вечерней службы, на которой я присутствовал, отец Владимир продолжал проповедь на амвоне на тему, о которой мы говорили на церковной паперти после крещения спасенной нами девочки.

- Пока царство Божие будет оставаться на земле, - говорил он, - в нем будут находиться и добрые и злые. Окончательная победа добра над злом возможна лишь в жизни вечной. Но мы, обитатели земные, помнить должны постоянно о ценности благодатных дорог царства Божия.

Мне очень хотелось опять поговорить с отцом Владимиром, но дела заставили меня уйти сразу же после службы. Погода была отвратительная, ветер покрыл небо тучами. Быст­ро потемнело.

Отец Владимир жил неподалеку от церкви, в консуль­ском поселке. Надо было пройти лишь одну короткую, но довольно узкую и кривую улицу. На повороте от стены отделилось несколько теней.

- Парняков, - окликнул кто-то. Отец Владимир обернулся.

- Подыхай, жидовский покровитель, - сказал человек, лицо которого было укутано платком. И сильно вкосую ударил отца Вла­димира топором по голове. Очки в золоченой оправе упали в лужу крови.

59. Сцена

Утром, придя в штаб и ничего не зная о ночном преступлении, я первым делом пытался заговорить об отце Владимире.

- Ваше превосходительство, - начал я, - мне известно, что у определенных людей существует недоброе намерение в отношении священника Парнякова.

- Он умер, - коротко оборвал меня барон.

Пораженный извес­тием, я молчал.

- Пойдем, есаул, на крыльцо,- неожиданно мягко, по-отцов­ски сказал барон. - Ты не находишь, что в комнате душно? Ужасно потеплело.

Мы вышли на крыльцо, по крыше которого барабанил сильный дождь.

- Я хотел бы поговорить с тобой о страшном зле, каковым яв­ляется еврейство, - сказал барон, - этот разлагающийся мировой па­разит. Ты монархист, есаул?

- Да, ваше превосходительство.

- Тогда не понимаю твоих взглядов и твоих действий. Я тоже монархист, и мы должны сойтись в убеждении, что главным винов­ником революции являются горбатые носы, юрки, избранное племя, - он саркастически засмеялся.

- Они проводят в жизнь философию своей религии: око за око. А принцип Талмуда, проповедующий во всем и всяческим способом достижение цели, предоставляет евреям план и средства для их деятельности, для разрушения наций и госу­дарств. Если мы откажемся от нашей беспощадной борьбы против еврейства, вывод будет один: революция восторжествует и культура высшего продукта падет под напором грубой жизни, грубой, жад­ной и невежественной черни, охваченной безумием революции и уничтожения, руководимой международным иудаизмом.

В это время к штабу на автомобиле подъехал Сипайлов в со­провождении своего адъютанта Жданова.

- Ваше превосходительство, - отряхивая дождевые капли, ве­село доложил, - исчезнувших евреев, о которых я вам докладывал, обнаружили в доме монгольского князя Тактагуна. Дом пользуется неприкосновенностью, но мы намерены провести ночью стихийную народную акцию, - он засмеялся.

- Ты, есаул, примешь участие в этой акции, - сказал мне ба­рон.

- Ваше превосходительство, - пробовал возражать я.

- Ты примешь участие, это тебе полезно, - жестко сказал ба­рон, - и надеюсь, что эта беседа о евреях, которую мы вели с тобой под дождем, касаясь очень близко этого предмета, запомнится тебе.

- Как вы устроились, есаул? - обратился ко мне Сипайлов. - Уже отпраздновали новоселье?

- Да, отпраздновал.

- Жаль, меня не пригласили, - усмехнулся Сипайлов.

- Я праздновал в узком кругу.

- Понимаю, только близкие друзья, Гущин и прочие, понимаю. Но я более широкая натура и приглашаю многих, даже тех, кто меня не слишком любит, - он засмеялся, - придете? Я очень обижусь, если откажетесь. Будет очень весело и богато. Много женщин.

- Приду, - с трудом выдавил я.

60. Сцена

Ночью подъехали и окружили дом монгольского князя.

- Выходи на крыльцо, жидовский покровитель! - кричали они. - Мы знаем, ты прячешь жидов, выдай нам жидов!

Тактагун вышел на крыльцо и сказал:

- Да, у меня живут евреи, в Монголии законы гостеприимства священны. Я принимаю этих людей под свое покровительство; и отдавать их на верную смерть - для меня покрыть свое имя несмы­ваемым позором.

- Выдай жидов, иначе пристрелим тебя, - кричали казаки и несколько раз выстрелили в воздух.

Тогда на крыльцо вышел один из евреев, бывший служащий русско-азиатского банка, и сказал:

- Князь, мы обречены и не хотим увлечь тебя за собой в моги­лу.

- Князь! - крикнул адъютант Сипайлова, поручик Жданов. - Обе­щаем, что евреев просто передадут американскому консулу для от­правки их в Китай. Даю честное слово офицера. Ждем пять минут. Чувства народа возбуждены. Выходите через задние двери во двор по одному.

Вскоре евреи по одному начали выходить. Их ждали сипайловские палачи и душили.

61. Сцена

Сипайлов занял виллу какого-то богатого китайца. Было много офицеров, польстившихся на роскошный стол, и девушек. Девушек и молодых женщин было много из русской колонии Урги. Но особо выделялась статная казачка с русой косой, подававшая кушание.

- Посмотри, какая красавица, - сказал Гущин, - кто это?

- Дуся Рыбак, - ответил я, - родственница атамана Семенова. Монстр Сипайлов взял к себе в горничные такую красавицу. Какая несправедливость, что такая красавица досталась уроду с трясущи­мися руками, что монстр спит с такой красавицей.

- Неужели и ты, Володя, согласился бы взять наложницей жену убитого человека. Она - жена еврейского коммерсанта, погибшего во время погрома.

- Что ж, печально. Но жизнь