ли мы, русские, станем кочевниками. Для нас это все-таки отвлеченные идеалы, они рассыпятся при столкновении с действительностью.

- Наоборот! - вскричал барон.

- Они из действительности воз­никают. Кочевой образ жизни для меня идеал отнюдь не отвлечен­ный. Он не разочаровывает меня, поклонника Данте, Леонардо да Винчи и Достоевского. Впрочем, у Достоевского идеи слишком внешни, как и у вас, есаул.

Барон в зависимости от момента и душевного настроения об­ращался ко мне то на “вы”, то на “ты”.

- Слишком внешни, - продолжал барон. - Я имею в виду не только внешний кочевой образ жизни, но и его внутреннее содержа­ние, которое должно стать близким русским, если они хотят спастись от революционной заразы. В кочевой системе ценностей грамотность и гигиенические навыки значат несравненно меньше, нежели воин­ственность, религиозность, простодушная честность и уважение к аристократии. Наконец, важно, что во всем мире только одни мон­голы остались верны не просто монархии, но высшей ее форме - теократии. Монголы и тибетцы, - добавил барон и указал на Тубанова, вошедшего в вагон на одной из станций. - Вот такие молодцы, как он.

- Ваше превосходительство, - сказал Тубанов, прикрыв дверь купе, — получены важные сведения. Атаман Семенов вступил в пе­реговоры с большевиками. Он протянул бумаги. Барон торопливо схватил их.

- Это меняет дело! - вскричал он.

- Письмо писано самим Се­меновым от руки, - сказал он, просматривая листы, - на бланке его походной канцелярии, но без регистрационного номера и печати, дабы обеспечить абсолютную тайну.

- Писано все-таки под копирку, - сказал я, - это второй или третий экземпляр.

- Бурят из канцелярии атамана добыл, - сказал Тубанов, улы­баясь.

- Выйдите, господа, в коридор, - сказал барон.

- Я должен прочесть это наедине, чтобы составить первое впечатление. Я очень доверяю первому впечатлению.

Мы вышли в коридор, и барон плотно запер за нами дверь купе. За окном несся уже не монгольский пейзаж, а поросшие лесом хол­мы Забайкалья. Наконец, барон позвал нас. Он был мрачен.

- Так и есть, - сказал барон, - в предвидении своего возмож­ного поражения атаман Семенов сделал предложение правительству советской России. Впрочем, письмо без адреса. Каким образом оно должно найти дорогу к одному из тех, чье мнение важно для хозяев Кремля? Конечно, он пишет в Верхнеудинск, в бифер, даль­невосточным большевикам, а они все евреи: Шумятский, Краснощоков - это господа масонства! - в ярости закричал барон. - Это попытка обращения в лоно Авраама, Исаака и Иакова.

- Ваше превосходительство, - спросил я, - что атаман пред­лагает большевикам конкретно?

- Атаман обязуется с верными ему частями оставить Читу, по­кинуть Забайкалье и уйти в Монголию и Маньчжурию для их завое­вания. Он предлагает Москве финансировать всю его деятельность на востоке в первое полугодие до ста миллионов йен, а также оказы­вать помощь всем необходимым, включительно до вооруженной силы, если его деятельность будет совпадать с интересами Кремля. Но главное, господа, Семенов берет на себя обязательство не более не менее, как полного вышиба японцев с материка и создания неза­висимой Маньчжурии и Кореи. Конечно, в данном случае под про­текторатом красных.

Барон нервно заходил взад и вперед по узкому купе.

- Это опасные планы, господа. Не говоря уже об их утопично­сти. Конечно, атаман хитрит, его идея - спасти себя любой ценой.

- Что атаман просит у Москвы? - спросил я.

- Просит скромно: лишь предоставить право свободного про­езда в торжественной обстановке своего поезда с маньчжуро-многольской делегацией по всем железным дорогам Сибири и России. Атаман хитрит, но с Антихристом хитрить нельзя. Георгий Победо­носец не хитрил со змеем, а поразил его. Может быть, у Семенова давно созревал этот план. Посылая меня на Ургу, он начинал его осуществление, но мне и в голову не приходило, что знаменем, осе­няющим мой поход, может быть красное. Пытаться поставить меня под большевистское знамя - высшая форма цинизма. Однако я знаю, что мне делать. Надо спровоцировать большую войну с большеви­ками, надо идти в Забайкалье, идти на Сибирь. Спровоцировав боль­шую войну, я заставлю Семенова разорвать с большевиками.

67. Сцена

Свадебный стол был накрыт в большом салоне бронепоезда, стоявшего у перрона станции Оловянная. Семенов не был по обы­чаю прежних застольев пьян, сидел скромно рядом со своей юной, действительно прелестной невестой. Выйдя и з-за стола и обнимая барона, он сказал тихо, словно извиняясь:

- Вот, женюсь. Влюблен впервые в жизни. Не можешь себе представить, как это меняет жизнь. Тебе б тоже надо жениться.

- Вам, ваше превосходительство, ведь известно, - сухо сказал барон, - что я женат на Елене Павловне, китайской принцессе.

- Знаю, что ты женат, но не живешь с ней. Однако не буду вмешиваться в дела интимные, я рад, что ты приехал поздравить меня.

Семенов возвратился на место рядом с невестой и под крики “Горько!” страстно поцеловал ее.

68. Сцена

Позднее, ложась спать в отведенном нам купе, барон мрачно говорил:

- Невеста и все окружение атамана - вот причина опасных про-большевистских болезней. Эта Терсицкая пришла в Читу со своим двоюродным братом, капелевским офицером. Она уроженка Орлов­ской губернии, по слухам, она просила жениха послать крупную сумму денег интернированному в Сянзине атаману Дутову. Кажется, это даже предварительное условие, лишь при исполнении которого она согласилась отдать атаману руку и сердце.

- И атаман исполнил условия своей невесты? - спросил я.

- Да, исполнил. У меня сведения, что Семенов, который нико­гда не отличался щедростью, отправил Дутову сто тысяч рублей зо­лотом. А кто такой атаман Дутов? Я всегда считал его полубольшевиком. Дутов тоже вел переговоры с большевиками, но получил от­каз. Боюсь, что такое ждет и Семенова. Думаю, он это понимает. Уверен, что на личные нужды он уже переправил значительные сум­ мы в Японию, куда после окончания медового месяца отошлет и Терсицкую. Но у меня, господа, совсем другая дорога и другая судь­ба, я постараюсь ясно дать это понять атаману.

69. Сцена

Встреча атамана и барона состоялась на следующий день в пу­стом салоне, где накануне праздновалсь свадьба. Я присутствовал и вел записи.

- Колчака расстреляли вместе с его премьером Виктором Пепеляевым и китайцем-палачом, который известен был особой жес­токостью при правлении белых, - сказал Семенов. - Говорят, Кол­чак просил не