тебя она тоже любит» — хорошо, что умею скрипеть междометия одобрительно — Ленка — тот случай, когда хочу поименовать ее глупышкой — счастлива — не снобствуй, это же успех). Нет, видения предпочтетельней, — сходят с сонных снегов неотысканных перевалов, и ты вглядываешься: мог бы он меня (видения потому и невинны, что не имеют процессуальных последствий) выкрасть? В самом деле (я, во встречных видениях) мог бы?

Каждый человек — Гранд-Опера (хотя бы по количеству гримерных, а не из-за вокальных данных). И пока Annette поет (узнаю, что бабушка в свежие годы была лемешисткой — т.е. за тенором Лемешевым бегала, как коза за козопасом), поет (от многоглаголанья губка сохнет — трогает ловким жальцем — я не масон, но нет ли здесь иероглифа?), все гадаю: ведь она из генерации новой, мораль до марта 1953 года ей не страшна и даже до ноября 1982-го, формально, допустим, затронув, не привела к тому, что если кто тебя тронул, сразу волочь к палачам или на психовозку. Как тебе при свете? (Вовсе не при Свете, но почему бы не протестировать на полиграфе Вернье: «Люблю я при Свете, / Ласкать свою Таню. / А если устанет, / То очередь — Свете. / Сменяя друг друга, / Попотчуют друга. / И Таня упруга, / И Света упруга. / Ни Тане, ни Свете / Нет равных на свете! / Хоть есть на примете… / Но, чур, всё в секрете» — само собой, Таню легко махнуть на Аню по крайней мере текстологически). Вернье также рекомендовал (для тех, кто ценит подробную рецептуру): блондинок подавать на темных простынях (усиленная белыми бледность в состоянии отбить аппетит), брюнеток, соответственно, с противоположным гарниром — отчеркнет темное диво впадинки.

В Ярославле была (1984-й? 85-й?): из коридора, после ванной, натертая парфюмерией местной фабрикации (не скаредность, а натуральный продукт — мускус выхухоли), командовала: «Выключи свет! не войду» — а мясо когда покупать, тоже в темноте ощупаешь? От замечания, положив ладонь на широкоформатный зад, — «Хвала Афродите! Какое гладкое у тебя лицо» — удерживался. Слыла тигрессой. Фрески Ильи Пророка объясняла влиянием Индии. В Астрахани купцы-индусы были? — были. В Ярославле купцы-индусы были? Могли быть. (На предзащите разворачивала карту бассейна Волги). Борьба за кандидатскую велась с 1973-го (не сказал, что она с 1946-го?) Ее жилье бобылки примыкало к гостиничному коридору (улавливаете намек на небезопасность музейных стажировок в провинции для молодой столичной поросли?), в первый же вечер — голова в двери — «У меня закуска…» По отчетам тамошних бюллетеней (грешен, послеживал) защитилась в 1989-м. В 1991-м (изустная молва) открыла лавку индийских специй, в 1992-м аптеку индийского траволечения. В 1993-м села за травку. Светобоязнь смотрится провиденциально.

 У маленькой О. (все так называли в Эрмитаже — «Маленькая О.») — в глазах ужас Страшного Суда, убо мужская морда втыкается в лоно, — авторитет композитора Джузеппе Верди, мастера аскетической гармонии и мастера неаскетических вариаций, не примирял. (Фразочка «рак горла» — не тот гарнир, который подают к горячим чреслам). Если зайти к ней в рабочий кабинетик (выгородка у окна на Лебяжью канавку, коллеги-старухи по другим углам либо жуют, либо бессловесно бесятся), сказать «Верди», начиналась трясучка, — и эти дамы жалуются на одиночество… Притом у Маленькой О. рефрен, что москвиченок (не автомобиль) оттер четверых женихов, чтобы стать… Обида, что не слышала «пятым». Разногласия подштукатуривал тем, что могу ее подменить, набросаю план монографии, пока она вылезет из бесстыдного окна, купнется голой (втихаря от старух, само собой, кто ж враг репутации). Но я бы и старухам предложил водные процедуры. «Купание старух» (есть сюжет у малых голландцев?) «Праздник старух» (у Петруши Великопроказника не украшала пинакотеку?). В каждой женщине, — подкидывал тезисы, — живет устремление к обнаженной правде. Справься, не поленись, у Айседоры Дункан.

В XIX веке в условностях путались меньше, чем в нижнем белье. Свинцового шмеля ввинтить в лоб благородней, чем «обращаться к общественности». Дыми опиумом, как Шерлок Холмс, — слепышам запала в память исключительно табачная трубка, — приобретай первый опыт с горничной, умело подобранной maman, а кухарки всегда в ряд радешеньки управлять шулятами (а не каким-то безвкусным государством), или тайными тропами в нетайный Веселый дом, — вислоносый Василий Львович, дядя племянника, того самого, накалякал об этом поэмку — «Мой друг, — прибавил он, — послушай: есть находка; / Не девка — золото, из всей Москвы красотка. / Шестнадцать только лет, бровь черная дугой, / И в ремесло пошла лишь нынешней зимой» — в XVIII того фейерферкней — кстати, вы осведомлены, что официальный брачный возраст считался тогда с четырнадцати? хм (выдавали, разумеется, раньше), а некрепкая мораль (за нее обычно пинают аристократию — дополнительный повод усомниться в разумности свободы для смердов) компенсировалась крепким здоровьем. Все зачитывались «Les Liaisons dangereuses» («Опасными связями»), отодвигая на горькое торжество добродетели. Опасные связи для человечества лучше, чем без­опасные. Бастарды выпрыгивали из будуаров без наследства, зато с капиталом, на который никто не наложит арест, — жаром в крови. Энгельгардта пользительно привить Матреной (вроде домашней пословицы).

Помню, у нее, на Истре, после лекции — не моей, но кого бы вы назвали? — уф, Димы Наседкина — Лена была уверена, что меня «порадует триумф ученика» — иногда оторопь берет, она, правда, думает, что я — вроде стикера с портретным сходством? — «мэтру негоже быть без подмастерьев» (общее свойство женщин, да, общее — скармливать ахинею под специей лести) — «Он покамест с узкой известностью, — умею ответить изысканно, — но отнюдь не узкой талией» — пфыркнула пацифистски — лекции, между прочим, о Иерониме Босхе — Димочка вернулся из Прадо, хлебнув вдохновения, и предложил Босха «нетривиального» («Сад земных наслаждений» — тривиально, ну-ну) — «Семь смертных грехов и четыре последние вещи», особенно смакуя «Luxuria» («похоть», или вы предпочитаете «блуд»? — я о переводе; в любом случае, не «рукоблуд» и тем более не «всепихание») — переводческий поиск, само собой, не вслух, но Лена метала на меня печально-педагогические взгляды — зачем презирать мальчика? Скажи лучше спасибо, что не скрипел о спорной атрибуции, и сверхспасибо, что не закатил скандал в стиле Бориса Ионовича, того самого, — потому что как можно было проглядеть во фрагменте «Superbia» («Гордость») выглядывающего из-за шкапа дьяволенка — антрацитового шакала с обглоданными ребрами? После лекции я молчание хранил, прошвырнулся по саду (запах кленовой прели помогает от искусствоблудия), а когда двигал обратно (какая пища духа без