стола съедобных наслаждений?), расслышал рокоток твоего благоверного (обо мне, обо мне): «…самый яркий из всех, но с гнильцой…». Ты отвечала (нервно? пожалуй, но тихо), не разобрать. Какая разница — после улыбалась-то по-субботински (твоя улыбка — непременная тема для тамады).

«Я сокрою лицо Мое от них, Я увижу, каков будет конец их» (ваш собеседник не такой кровожадный — это всего лишь строчка из Второзакония, начертанная на «Семи смертных грехах», — Димочка взглядывал в шпаргалку — не сдюжишь наизусть, ученичок?) За ужином Димочка вилял по-шакальи — «Как верно заметил (мои имя-отчество)» — «Я до сих пор перечитываю конспекты лекций (имя-отчество)» — «Сможете угадать (мальчик раскрепощается), какая фраза (имя-отчество) поразила всех нас?» — «Все девчонки из группы были влюблены (имя-отчество; и почему не мальчишки?)» — «Родители, услышав, что нам будет читать (имя-отчество), с ума сошли. Тот самый?!» — «Для нас было только два авторитета — Джон Ревалд и (имя-отчество)» — «Помните, Гуггенхайм прилетел в Москву? Первую встречу он запросил не с Любимкером, а с (имя-отчество и переход на визг)! Кстати, вы знали, Гуггенхайм (визг фортиссимо) стал православным?!» (Какие милые, все верят чуши, но «Мечтатели» Матисса, которые нежатся над моей тахтой, акулу арт-бизнеса подманивали, подманивали, мы не пересеклись.) «Высочайший профессионализм (имя-отчество) — возвращать к жизни изгнанных судьбой н/х (мой подблюдный комментарий: не пугайтесь, всего лишь «неизвестный художник»), вместо безликой аббревиатуры явлен Че-ло-век!» — «Образ Лидии Николаевны был бы другим без (имя-отчество). Официальным, что ли. Холодным, что ли». — «Я отдавал себе отчет, что не сравняюсь (имя-отчество), но планка задана, значит, есть самоосознание, к чему стремиться…» и т.п. В союзниках у Димочки не только джин (давно в моем желудке и перекрещен, по слову Митьки, в можжевеловую), но вся «Gula» («Чревоугодие») — вы бы устояли перед куропатками в вине, тушеным зайцем, бадьей кавьяра, олениной под лесными ягодами? — «Перед Олéниной сам Саша Пушкин не устоял», — Пташинский; а Кудрявцев наобещал в следующее обща сразить домостроевским рецептом — «губами лося» — дамы выкрикнули коллективный протест, Лена глянула — поперхнешься. И я (не тиран какой) черкнул Наседкину (фамилией бог метит шельму) телефон Бориса Ионовича и пароль изустный. Все развеселели (т.е. я, значит, все). «Знаешь, какой у тебя главный грех? — нетрезвая Раппопорт почти лобызала мне козелок. — Знаешь? — она не служит на Лубянке, паузу не длит. — Невнимание к ближней даме. Предложи даме алкоголесодержащего… И намекни, будь милосерд, дурачку, что твой секрет не Kulturkampf, а Krampus (дружественно-демонически), кто из богомазов лучше физию козла запечатлел?»

В давние времена Вернье тестировал: «Девушка по имени Ira?» Он, белозубая змея, был вглядчивый (Ira — «гнев», если не закончили царскую гимназию с золотой медалью, можно без золотой), изучил вашего покорного слугу. Помню пьянку у скульптора (опять долдонить того самого?), производителя нетленки, он делился методой покорения столицы (сам из Тифлиса): бюстики космонавтов, но главное — для них же, узников науки, прогресса, спорта, питания, врачебного присмотра, процедур, а также жен-дур, — борделёк. Какой год? 1988-й, юбилейный. (Самое «заведение» как минимум с 79-го, близ Плющихи). Виртуоз бронзы и бе (забыл вписать баранину — в палисаднике мангал) не разумел, что в бронзах я маракую. Главное в спиче вашего слуги (пересказ Вернье — заботливая Ira не стенографирует ее пленнику подробности о пароксизмах), который штурмовал высоты духа и градуса, был не эпитет «фригидный» («фридидное искусство», «фригидные упражнения», да коротко — «фригидчики»), тем более не тост-пожелание «творческих узбеков» (тост не авторский, признаю), а «изумление, как возможно куда-то лезть, если белые боги воскресли вместе с Афродитой Хвощинского» (бедняга-ваятель не знал Хвощинского Афродита и тушил бычки в банке томатных бычков — студенческое приношение, которое поначалу требовал выкинуть, съел на нервах, и вообще про «белых богов» цитата). Бе могли бы сгладить, но бюджет не тот. Были и другие случаи. Другие бе.

Из Истры, с «Праздника Грехов», я уезжал не в одиночестве, Ira и «гнильца» со мной. Следует, однако, иметь ввиду: чтó брякнул этот — вроде параграфов Эрфуртской программы (для Слуха, помнится, признак свободомыслия, о, бедный). И прежде примечал медвежий взгляд и многоглаголанье об «экспериментальной фотографии» (быть миллионером и страдать, что не фрилансер), не говоря о курьезах, когда официант склонялся ко мне, выжидая заказ (Ленка первая обратила внимание — со смешком, у Кудрявцева, ясно, ума хватало не придавать значения, но, между тем, платил-то всегда он), а еще глупо допытывал (по дружбе, по пьяни), в чем фокус моей памяти — у него (буль-буль-буль) память молодца (ты бы вот столбики финансовые в мозжечке удержал? — центнеровое самодовольство), но все же, все же… «Мнемоника» не вдохновила (ну не чертить же таблицу врожденных дарований? или, хуже, теорему, что интеллигенция слеплена из недотыкомок, убежденных: «изящные искусства» — материя доступная, а нейрохирургия, к примеру, нет). Зато я нахваливал его витальную силу (по-моему, он тужился распознать подвох). Почти уверен, «гнильцу» легко произнесет в моем присутствии: гнильца — не гниль, в самом деле. И я не из тех, кто умеет отослать к прабабушке. Но сколько раз Лена наслаждалась этим и подобным? «Он тебя так ценит».

Может, не пренебрегать паллиативной медициной судьбы? У Annette по крайней мере нет балласта в виде Кудрявцева (детей не трогать, я к персонажам Босха из-за шкапа внимательней, чем кажется, а пароход Маленькой О. отплыл с нашим общим пассажиром, видеть нельзя, вспомоществование приветствуется, пока я числюсь в без вести пропавших — старомодный, но предсказуемый для нее прием). До свадьбы я не докачусь (до венчания?). В XIX добродетельном веке так делали, дабы упростить свидания с той, которая измучила (речь не о супруге, — барон Жорж-Шарль пользовал сию методу). Мы с Ленкой склабились, когда Хатько демонстрировала видеохронику с венчания подруги (мерси, не «вечной памяти»). Но «свой кадр» увидеть разве сложно — «Рада за тебя» (какой ты, Лена, будешь после «рада»?) Пока что моя донжуанистая доблесть — подать тебе пальто (плечи, завитки затылка). Работа твоей сердечной мышцы нерушима. Встречались ли среди Сатиров выкресты? (нет, это не был тест; соч­ли за шуточку, тем более вторую строчку оставил про запас — А кастраты среди Сатиров? — судя по глазам Раппопорт, масштабного воображения не треба, чтобы продолжить). Знаю консерватóрку, которая при фразе «музыкальный язык Верди…» горит упитанным обводом декольте. Мы, чай, не в Индии, — говаривал Вернье, — Нимфы и Сатиры причинные места поотбивали, плутая в бетонных блоках спальных районов, где спят без воображения.