уж так богобоязлива: никогда ни про кого не скажет… Да, пожалуй, и сказывай: у нас барин добрый… Поругается, покричит, а никогда не прибьет… У нас жизнь хороша!.. И дворня у нас хороша: мы все за одно живем… Повар теперь, Петруха… важный парень… Вина когда от кушаньев останется али сахара царапнет да чего нинаесть… всего то есть: пирогов там напечет, али колобков – всех угостит… У нас этим хорошо!.. А в трактир, барин, зайдем погреться: без этого нельзя… И приказчик у нас, все с нами за одно: он с мужиками там управляйся, бей его, на то он приказчик, а дворового пальцем тронуть не смей, потому я сам сдачи дам… Я ему не подначален: у меня барин есть… Мужику до барина далеко идти, да и мы не допустим, а я завсегда при барине… Тронь-ка он меня: я сам знаю, как он хлеб-от барский ворует… И из приказчиков улетит… Ну и живем заодно… У нас жизнь хороша!.. На-ка, барин, правь, а я трубочку закурю… Ты думал Василий-то разбойник… Нет, ты Василья-то узнай, ты с Васильем-то подружись: я тебя всему научу… Ты к нашему барину чаще ходи, он добрый… У нас жить хорошо!.. А то давеча вздумал в двугривенном упираться… Надобно тебе отчет отдать?! Ну кто станет с тебя отчета требовать?… Барин-то этого звания не возьмет, чтобы усчитывать человека, а Марфа-то у нас бессчетная: вели смекнуть, сколько в двух гривнах пятаков, – не смекнет, ни за что не смекнет… Вот что, друг любезный… Ты узнай Василья-то… что он есть за человек…

Никеша слушал Василья и думал сам про себя: «Как же это? Неужто и сам-деле Яков Петрович ни от кого в своих деньгах отчета не требует?… Ведь этак иной и не согрешил бы, да видит, что учета на него нет, так захочет попользоваться; все равно кто-нибудь другой за него возьмет же… Как же это так?… А и то сказать: дело большое, богатое, и не бережет, не дорожит своим добром, да и одинокий же… что ему?… Хм… так живет, без всякого учета!.. А ты до последней копейки доходишь, да всякую в руках-то подержишь, да подумаешь: изводить, али нет?… Вот оно что значит настоящее-то дворянское житье – лежи себе, заботушки не имей; знаешь, что всего не проживешь, денег изводи – не считай… Коли и украдут, так свои же крепостные; значит, все своим же попало… За то и тебя похвалят и жизнью у тебя не посетуют… Вот бы хорошо как пожить… Да из-за чего и станет себя Яков Петрович беспокоить?… Все, чего ни пожелает, всего у него довольно, недостатка ни в чем не видит; лежи, знай, да полеживай… И я, как бы мне этакие души… разве бы я стал себя чем беспокоить… А хорошо около этакого господина держаться – хошь бы и нашему брату, бедному человеку… От него скорее что получишь… он скорее другого не оставит… еще и предоставит что, пожалуй, под добрый час…»

В городе Василий прямо подъехал к знакомой лавке.

– Вот где, барин, будем провизию закупать: тут самый знатный товар и купец нам приятель большой… значит, Алексей Герасимыч… У него и погребок есть: и вина у него забираем… Пойдем.

Василий вошел в лавку, как в дом какого приятеля. Дружески поздоровался он с купцом, хотя чисто русским, но очень похожим на жидка. Низкопоклонный, приветливый и льстивый Алексей Герасимович умел услужить всякому покупателю если не товаром, то ласковым словом, шуточкой, прибауточкой, уважением и почтением. Он умел привлекать в свою лавку покупателей изо всех сословий. У него покупал и расчетливый чиновник, которому он уступал товар за свою цену, «только для вас, и под секретом, чтобы цены никому не сказывал»; и купец, для которого были у него чаи лянсины, какие угодно, с самым душистым букетом, и вина первейших сортов, прямо из Москвы, неподдельные, с золотыми ярлыками, и которому все продавалось с большою уступкою, потому: «с кого другого, а со своего брата грешно большие барыши брать». Забегала к нему и мещанка за фунтиком сахарка и осьмушкой чайку и удовлетворялась без задержания, потому «для меня всякий покупатель дорог, – говорил Алексей Герасимович, – и большой и малый: все покупатели меня оставь, меня одни мещане прокормят, даром, что забирают по малости: курочка по зернышку клюет, да сыта бывает…» Заезжал к нему или засылал человека за покупками и помещик, которому все отпускалось без запроса и, пожалуй, в долг сколько угодно: «запрашивать с господ нечего, они торговаться с нашим братом не станут, это не кто другой: бери купец барыши, разумеется, по-божески, да только отпускай мне товар, чтобы был хорош, потому у господина вкус не у кого другого прочего: дряни какой употреблять не захочет…»

Алексей Герасимович был монополист в городе: он торговал всем и никому из своих собратьев не давал хода. Владея порядочным капиталом, он не боялся понести временный убыток, лишь бы подорвать низкой ценой на товар начинающего и малосильного соперника.

– Ах, наше почтение, Василий Иваныч, – сказал купец, дружелюбно пожимая руку лакея. – Что, за забором, али так для другого чего?… Все равно, милости просим.

– За забором! – отвечал Василий. – Вот, барин, ты только скажи, чего тебе велено купить, уж Алексей Герасимыч отпустит, и отвесит, и завернет… А мы покамесь пойдем в трактир: чаю напьемся…

– Нет, как же можно… Я должен все при себе принять… – отвечал Никеша.

– Да вашей милости чего угодно?

– Да видишь ты, Алексей Герасимыч, – отвечал Василий за Никешу, – нам от Якова Петровича приказано накупить разных разностей… Ну, он как внове… наших порядков не знает… Ну ведь я тебе, барин, толковал дорогой обо всем… чего же тебе еще сомневаться?…

– Да это кто же такой? – спросил Алексей Герасимыч, отводя Василья в сторону.

– Да он барин, то есть, считается… А какой барин: так, шамша… К нашему барину на проживку приехал, ну и выпросился в город… Ты на него не смотри: какой он барин… Уж самый таковский, бедность, значит…

– Как в песне говорится: барин-дворянин сам и пашет, и орет, и с крестьян оброк берет…

– То самое и есть… Только что оброка-то, кажись, не с кого брать: бездушной, знашь… Ты, Алексей Герасимыч, на него не смотри, ты знай меня: дай мне два двугривенничка, да и пиши что тебе надо; только провизии получше отпускай, чтобы без обмана… А забору на семьдесят рублев…

– Уж на этот счет сумнения нет никакого… кажется, никогда вас не обманывал… С тем отпускаем…

– Ну, ты