– Но вся моя жизнь сосредоточена в Чикаго, – слова вылетели на автомате.

– Разве?

Я впервые задумалась.

Действительно ли вся моя жизнь была сосредоточена в Чикаго?

Конечно, разве можно сомневаться в этом спустя всего лишь месяц проживания в Альнстере?

Я рассмеялась:

– Уверена, что после трех месяцев жизни в крошечной деревушке мне это ужасно надоест. Я ведь девушка городская.

– Хм-м-м, – Грир снова вздохнула. – Ты говорила об этом Джози?

Джози была моей мамой.

Мое решение остаться в Альнстере было обусловлено несколькими факторами. Одним из них стала моя мама. Я была еще не готова увидеться с ней.

– Я оставила Филу сообщение на автоответчике.

– Эви, – простонала Грир, – так нельзя.

Я насупилась, заняв оборонительную позицию.

– А что в этом такого? Я пыталась позвонить. Звонок был перенаправлен на автоответчик.

– Ты пыталась позвонить Джози?

Меня захлестнула волна возмущения. Пришлось приложить все усилия, чтобы, отвечая, не казаться раздраженной.

– Дело не в ней. На сей раз не в ней. Так что – нет.

– Хорошо, не буду наседать. Ты права, дело в тебе. Делай то, что должна.

Я тут же растаяла, испытав прилив благодарности за то, что в моей жизни есть такая подруга – нет, сестра, – как Грир.

– Твои слова очень много значат для меня.

– Ну, я очень стараюсь не быть эгоистичной дурой, отчасти потому, что так правильно, а отчасти потому, что, когда я нажму отбой и скажу Андре о том, что ты остаешься, он разочарованно посмотрит на меня, подумав, что я тебя не поддержала.

Я хихикнула:

– Это, должно быть, поистине разочарованный взгляд.

– Ой, ты даже не представляешь себе.

– Люблю тебя, дурочка, – сказала я, стараясь сдержать обуревавшие меня эмоции.

– Я тебя тоже люблю, – ее голос задрожал. – Ладно, увидимся.

Она быстро нажала отбой, но было слышно, что она вот-вот разрыдается. Наверно, это из-за гормонов, обычно Грир лучше контролирует свои эмоции.

Но мне все равно было грустно оттого, что из-за меня плакала моя лучшая подруга.

Перед сном от нервов у меня скрутило живот. Не потому, что я не была рада остаться в Англии на три месяца, а потому, что беспокойство Грир пошатнуло мою упрямую веру в то, что я вернусь в Чикаго.

А что, если она права?

А что, если я пойму, что Чикаго мне больше не подходит?

Путешествие в Нортумберленд было моей первой поездкой за границу. Когда я была маленькая, мы отдыхали в Штатах и в Канаде. В детстве, читая Роальда Даля и Энид Блайтон, я мечтала об Англии. Съездить туда. Пожить там. С возрастом планы изменились. Я потеряла себя в суете взрослой жизни. Англия стала просто одним из пунктов в списке того, чем я хотела бы заняться в отпуске. Во взрослом возрасте у меня не возникала мысль пожить где-то еще, кроме Чикаго.

Мне никогда не приходило в голову, что за пределами Штатов может быть место, которое так хорошо мне подходит.

На меня обрушился поток мыслей, сбив тяжелой волной с ног, а затем утащив в море. Несколько часов я плыла по этому бескрайнему морю, пока, измученная, наконец не погрузилась в сон, на короткое время избавившись от своих переживаний.

* * *

Где-то около пяти утра из мирного сна меня вырвал Том Греннан. Растерянно, с быстро колотившимся сердцем я моргала в темноте спальни, пытаясь понять, откуда доносится звук. Потом до меня дошло, что я поменяла рингтон на песню “Found What I’ve Been Looking For”[15] в исполнении Тома Греннана.

Запаниковав, я стала на ощупь искать телефон на прикроватной тумбочке, поскольку подумала, что если кто-то звонит мне в этот час, значит, что-то случилось. Вдруг песня оборвалась. Схватив телефон, я села, разблокировала его и увидела пропущенный звонок от мамы.

На секунду я сонно уставилась на экран.

Очевидно, Фил передал маме мое сообщение о том, что я остаюсь в Англии еще на три месяца. Что она подумала? Неужели решит, что я ее бросаю? Что я умываю руки? Не начнет ли она снова пить? Именно поэтому я в первую очередь и не горела желанием с ней разговаривать, я не хотела, чтобы моя забота о ней определяла мои решения. Не в этот раз. В какой-то момент мне все же пришлось поставить себя на первое место. Живот снова ужасно скрутило.

Пару минут я смотрела на телефон, потом он пискнул, и на экране появился конверт, уведомляющий о том, что пришло голосовое сообщение.

О боже.

Эви, просто удали.

Но я не смогла.

Любопытство пересилило.

– Привет, малышка, – прозвучал хриплый голос мамы, отозвавшийся в груди резкой болью. – Я только что осознала, что там, где ты сейчас находишься, еще, должно быть, очень рано… извини, если разбудила.

Она говорила так связно, что я расслабилась.

Членораздельно.

Значит, она не начала снова пить.

– Просто… Фил сказал мне, ты остаешься в Англии на три месяца, а я не могла ждать так долго, чтобы сказать тебе… – она протяжно вдохнула и медленно выдохнула, отчего в динамике зашипело, – что мне жаль. Снова. И… хм… я хочу, чтобы ты знала: если ты не сможешь меня простить, если ты не сможешь дать мне еще один шанс, я пойму, малышка, – ее голос прервался, я чувствовала, что по ее щекам текут слезы. – Делай то, что считаешь правильным, даже если это значит, что ты оставишь меня. Я так долго была эгоисткой по отношению к тебе. Так что… – она снова замолчала, а потом продолжила более уверенным голосом: – Делай то, что считаешь правильным, моя прекрасная девочка, не беспокойся обо мне. Ты слишком долго играла роль родителя в наших отношениях. Теперь пришла моя очередь поступить правильно… Извини, что так часто тебя подводила. Извини, что так и не нашла способа сказать тебе, что я люблю тебя больше всего на свете.

Сообщение оборвалось, и меня стали душить слезы, лившиеся с того момента, как я услышала ее голос.

Моя мама никогда, извиняясь, не говорила: «Я хочу, чтобы ты делала то, что считаешь правильным для себя».

Во мне затеплилась надежда.

Но эта надежда рассыпалась бесчисленное количество раз.

После пережитого потрясения стало ясно, что мне больше не уснуть. Поэтому я встала, почистила зубы, умыла лицо от слез и надела уютный кардиган.

Сделала кофе, обулась и вышла на улицу, чтобы увидеть рассвет из сада, относившегося к этой квартире и расположенного через улицу. В деревне стояла непривычная тишина, которую нарушал лишь шум прибоя о берег