Детей дома не было, ушли гулять, сказала Марин, не было иЭлен, видать, она с ними и гуляла. Ну и хорошо, что ее не было, мне дажемалость полегче стало, что время появилось перед встречей с ней. Мне надо былосил набраться. Все боялась, что выдам себя чем-то. Не зря говорится – qui sesent morveux se mouche [20].

Смотрела я по сторонам, значит, Марин за мной глазами водилаи этак виновато лепетала, что, мол, руки не доходят толком убраться. Элентолько окна вымыла и плющ со стен ободрала. А внутри паутина замучила, неуспеешь ее обмести, как пауки опять все заплетают. И правда, паутины по углам ипод потолочными балками я увидела немало.

– Паутина потому сразу появляется, что Элен домашних паучковне убивает, – стрекотала Марин… Она эту девку иначе называла, Алёна́, чтоли, да я могу и перепутать, таких имен у людей и не бывает, варварствокакое-то, а не имя. – Говорит, что они очень симпатичные, сухонькие такие,длинноногие, средневековые. Ей кажется, они для того здесь живут, чтобы добрыевести приносить, но мы их просто не слышим.

Очень я удивилась. Оказывается, и русским известна примета,что пауки, мол, известия разносят…

– Ну и все же мы здесь не у себя, конечно, – продолжалаМарин, – нам не совсем удобно тут устраиваться по-своему. Но если нам удастсякупить у мадам и мсье Брюн дом, мы тут сразу ремонт сделаем, камин вычистим,заменим кое-что…

– Мебель старую, конечно, выкинете, – проворчала я, оченьнадеясь, что она скажет – да, и тогда можно будет попросить оставить для менявот это старое кресло. Замечательно в нем сиделось, я как будто в былоевернулась, в молодое мое былое…

– Ни за что не выкинем! – замотала головой Марин такэнергично, что у нее заколка свалилась. – Ой, извините… Я говорю, ничеговыкидывать не будем, просто отремонтируем кое-что и вычистим. Это же не дом, аостров сокровищ, так и Элен говорит.

Я навострила уши, и, как оказалось, не зря.

– Причем тут сокровища находишь в самых неожиданных местах,– болтала Марин. – Вы представляете, мадам Дюбоннез, Элен обрывала плющ со стен– и обнаружила, почему все время натекало на террасу и на скамью из водостока.Его не просто плющом забило, там банка лежала.

У меня вдруг трепыхнулось сердце.

– Какая банка?

– Вот такая…

Марин сбегала на кухню и принесла одну из знаменитыхтемно-желтых стеклянных банок с притертыми крышками, которые в деревенских семьяхсберегаются из поколения в поколение как семейная реликвия. Они совершенногерметичны, теперь таких днем с огнем не сыщешь. Говорят, за них на Marchйauxpuce [21] в Париже дают приличные деньги.

– Видите? У нас было шесть таких банок, но одну мы мадамЖоффрей дали, и осталось пять. Вдруг смотрю – их опять шесть. Тогда Эленсообщила, что обнаружила в водостоке банку, вымыла ее и поставила к другим.

– А что было в ней? – нетерпеливо перебила я и заметила, чтоголос у меня сделался какой-то негнущийся, будто глиняный, и звучал так, словноготов был вот-вот рассыпаться на куски.

– В банке? – Марин непонимающе уставилась на меня. – Даничего.

– Что, совсем ничего?

– Совсем.

– То есть она там пустая лежала?

– Ну да. Пустая. И еще там кусок какой-то прорезиненнойткани оказался. Элен сказала, что она и затыкала водосток, и поэтому…

– А где ткань?

– Не знаю, – пожала плечами Марин. – Вроде бы Элен еевыбросила, а может, нет, точно не знаю. Наверное, выбросила. Зачем нам какая-тотряпка?

– А как они попали в водосток, тряпка и банка? – спросила я,хотя отлично знала ответ на вопрос. Я вообще уже не сомневалась ни в чем, аразговор продолжала просто по инерции.

– Не знаю, – снова пожала плечами Марин.

Вот глупая девчонка, ничего не знает!

– Тряпку, может быть, со второго этажа уронили, а банку…

– Что? – ехидно спросила я. – Тоже уронили со второго этажа?

– Да нет, вряд ли! – захохотала Марин. – Она бы разбилась.Наверное, ее туда положили нарочно.

Меня занимал вопрос: она и в самом деле дурочка или менядурачит? Неужели чертовка Элен не сказала ей, что банка была не пустая?!

– И кто же ее мог туда положить, скажите на милость?

– Да, например, дети, – хихикнула Марин.

Нет, она точно дурочка, знай хохочет по поводу и без повода!

– А что такого? Наши девчонки обожают что-нибудь куда-нибудьзасунуть, да так, что не найдешь. Вот и здесь так же. Играли да и сунули вводосток, а потом забыли. С тех пор, наверное, сто лет прошло! – И она беспечномахнула рукой.

С тех пор прошло не сто лет, а всего лишь шестьдесят три.Впрочем, Марин почти права… Какая разница, сто или шестьдесят три? Шестьдесяттри года назад Лазар пришел к своей кузине Маргарет починить засорившийсякаменный водосток над крыльцом, но только еще больше его засорил: спрятал тамтетрадь Николь Жерарди. Я понимаю, что он прятал не столько тетрадь, скольковложенные в нее шифры, но это неважно. Стеклянную банку он, конечно, потихонькустянул у Маргарет, и лучшего контейнера для хранения дневника просто невозможнобыло придумать. Да еще Лазар обернул ее какой-то прорезиненной тряпкой.

Важно другое. Я раньше не задумывалась, а сейчас спросиласебя: почему Лазар спрятал дневник так надежно? Он мог его просто сунуть задиван, в какую-нибудь щель… Но он нашел самый потайной из всех тайников насвете, куда никому не пришло бы в голову заглянуть: ведь нонсенс прятать бумагув воде!

Но Лазар сделал именно так. И сделал, как я теперь понимаю,по одной-единственной причине: он знал, что его должны арестовать. Может быть,не был уверен на все сто процентов, но предполагал. И хотел обезопасить шифрылюбой ценой. Они представляли для маки́ огромную ценность, не зря жеЛегран тогда искал их, переворачивая весь Мулян сверху донизу. Где спрятанышифры, знал только Матло, но он погиб… Лазар надеялся на него, думал, если егоарестуют, Матло расскажет Леграну, но вышло иначе. А ведь если Лазар предполагалсвой арест, получается, он знал, кто донес на него бошам.