Немудрено, что сон бежит. Вот бы удивились хлопцы, обнаружив бодрствующего ночью сержанта.

Неписаная солдатская заповедь – от сна еще никто не умирал – чтилась Однокозовым неукоснительно. Он хоть и давно носил сержантские лычки, однако никогда не переставал ощущать себя рядовым. По сути, солдат – основная фигура в армии. На нем все держится: и служба, и бой, и победа.

Младшим командиром Однокозов был назначен под Берлином. Случилось так, что во взводе не осталось ни одного сержанта.

– Принимай отделение, Однокозов, – сказал ротный. – Задача тебе известна.

– Так вот сразу? – растерялся солдат.

– Некогда размусоливать. Бой идет.

– А почему я?

– Боец ты или тюфяк? – разозлился ротный. – Прекрати прения! Вон видишь дом? К утру взять. Действуй!

Дом, стоявший на отшибе, конечно, взяли, даже раньше намеченного срока. Никому из ребят не пришло в голову усомниться в правильности назначения нового сержанта. Но сам Однокозов понимал: если честно разобраться, какой из него командир отделения? Образование – четыре класса. До войны только и умел, что мелюзгой во дворе верховодить. «Мы туляки, оружейники» – это для красного словца. Он ведь и молотка в руках не держал. Вот дед его – настоящий умелец. Батя тоже классный мастер, автоматики первостатейные ладит. Отца из-за этого и на фронт не пустили, наградили трудовым орденом. А наследничек, единственный носитель фамилии, в кого пошел?

Рос Клим в семье самым младшим. Сестренки его жалели, баловали – то одна, то другая рублевку подкинет. Вот он и привык пупом земли себя считать. Нате вам, дескать, мал золотник, да удал, все нипочем! То стекла у соседей выбьет, то драку затеет. Знал, что по малолетству милиция с ним валандаться будет, воспитывать…

Сна ни в одном глазу. Беда, да и только. От бессонницы одно беспокойство…

Вспомнилась почему-то Лидочка Якименко. Фартовая девочка, загляденье! И что она в этом Махоткине нашла? Подумаешь, красавчик! Настоящему мужику красота вовсе не нужна, даже помеха. Конечно, если честно, строить куры он не очень умеет. На счету два-три знакомства. Но знать об этом никому не нужно. Как начнешь ребятам заливать про победы на женском фронте, те уши и развесят. Завидуют.

Да, Лидочка – девчонка стоящая, строгая. Про свои похождения с ней не поговоришь. Не поверит и на этот крючок не клюнет. А Махоткин – парень вроде ничего, свойский. Дурак, конечно, что такой дивчине взаимностью не отвечает, но старшина он что надо, будто родился с хозяйской жилкой. Даже на фронте умудрялся обеспечивать полновесной едой и наркомовской нормой. Кстати, жаль, что ее отменили. Долгонько сидим на «сухом» пайке. Ребята посмеиваются: с устатку, мол, горячительное не помешало бы…

Отмахнувшись от пустых мыслей, Однокозов повернулся на бок, потом на спину.

– Никита! – шепотом позвал он лежавшего рядом друга. – Спишь?

– Не, – отозвался тот.

– Про что думы?

– Степь привиделась. Белые мазанки с голубыми наличниками. И Кубань – бурливая, быстрая…

Однокозов понимал друга без лишних слов. Они долго вместе воевали и все знали друг про друга. До войны у Калабашкина была большая семья. Когда он после ранения прибыл на побывку домой, то никого не нашел. Мать расстреляли каратели, отец и три брата погибли, сестер угнали в неметчину… Всего один день и пробыл Калабашкин в селе, больше не смог.

Вернувшись во взвод, сказал: «Нема у меня, Клим, ни ридной мати, ни своей хаты. Вся земля – дом родной».

– Ты… не надо. Не смей травить себя зазря! Понял? – шепнул Клим.

– Не буду, – согласился Никита. – Уже прошло… Ты-то чего крутишься? Или за день не намаялся?

– Мыслишка одна в башке балует.

– Насчет баб, что ли?

– Про то днем болтовни хватает. – Однокозов потянулся. – Как думаешь, в деревне первачок гонят?

– Кто-то из хлопцев рассказывал, бабка там одна…

– Что ты! – приглушенно воскликнул Однокозов, приподнявшись на локтях. – А где живет, знаешь?

– Крайняя хата, кажись. Да тебе-то зачем? Ты ж ее, эту дрянь, терпеть не можешь.

– Одевайся.

– Не дело затеял, Клим.

– Дело не дело, зато ребятам на удивление.

– Брось. Не время забавляться.

Однокозов быстро натягивал сапоги.

– Идешь?.. Ну и дрыхни, черт с тобой! – Прихватив две фляги, он выскользнул из палатки.

Калабашкин от возмущения потерял дар речи. И что за человек! Вечно ему, как челноку, сновать бы туда-сюда. И придумал же ерунду: нужен ему первачок, как зайцу зубная боль!.. Теперь в какую-нибудь историю вляпается.

На фоне темного леса в лунном молоке отчетливо прорисовывались прямоугольники парусины. Дорожки между ними четко обозначились пунктиром белых камешков. На передней линейке маячили фигуры дневальных.

Однокозов держался от них подальше. Посвящать в свой план большую компанию сейчас неинтересно. Другое дело – завтра к вечеру. «Наркомовская норма из личных запасов сержанта Однокозова. Не желаете ли?..» То-то будет потеха!

Скрывшись в кустарнике, росшем за палатками, Однокозов, незамеченный, обошел лагерь стороной. До деревни ходу минут сорок. К рассвету надо управиться. Тогда никто ничего не узнает.

Поселок лежал в распадке. Ни огонька, ни звука – будто вымер. Домов было не более двух десятков. В какой же толкнуться?

Несколько минут Клим пристально изучал расположение деревни. В доме неподалеку от берега лучше всего, пожалуй, установить пулемет: и дорогу, и опушку леса держал бы под прицелом. А наблюдательный пункт… Фу, черт! Как въедливы фронтовые привычки! На мир иначе как из окопа смотреть разучился… Сейчас не та задача.

Дом возле лагуны, стоявший несколько особняком, показался самым подходящим для темных делишек.

Он подошел поближе, остановился возле забора, прислушался. «Приключение – первый сорт. Начнем, пожалуй!..»

– Эй, хозяева! – негромко позвал Однокозов.

Никто не откликнулся. Тишина. Тронул калитку – та послушно открылась. Потоптавшись на месте, Однокозов двинулся к крыльцу и… не сразу понял, что произошло. Молниеносный толчок, падение, острые клыки впились в ногу… «Проклятый волкодав! Хоть бы облаял! А то напал исподтишка, как фриц…»

Взвыв от боли, Однокозов, откуда взялись силы, отшвырнул собаку и бросился к калитке. Спасаясь, он прыгнул в сторону, угодил в какую-то яму, с размаху ударился о камень.

«Теперь каюк!» – мелькнуло в голове.

Уткнувшись лицом в землю, он в ожидании нападения съежился. Вдруг собака взвизгнула. Было слышно, как она тяжело плюхнулась на землю.

– Пошла вон, скотина! – раздался знакомый голос. – Лихоманка тебя дери!

Неизвестно, к кому относилась последняя фраза, однако спасение в образе друга подоспело в самый критический момент.

Однокозов попытался подняться, но ногу пронзила острая боль. Застонав, он осел на землю.

– Что случилось? – встревожился Калабашкин.

– Нога… Может, вывих, может, перелом…

– Вот беда-то! Хороша наркомовская, кость ей в горло!

И опять было не совсем понятно, кому предназначалась угроза: