По счастью, Яганна Стефановна и Хлоя, поднявшись на второйэтаж, пока миновали спальню Августы и пошли дальше по коридору к комнате фрауШмидт. Лиза была поражена спокойным, полусонным тоном их разговора,посвященного подсчетам каких-то расходов и сетованиям в адрес синьоры АгатыДито, которая пообещала им самого дешевого мясника в Риме, а на деле свела снастоящим обдиралой. Не обошлось и без упреков в адрес Чекины, которая улизнулакуда-то от госпожи: как была дверь заложена, так и стоит.

Наконец фрау Шмидт и Хлоя скрылись за поворотом коридора, иЛиза отважилась выбраться из своего уголка. Ей уже до смерти хотелось спать,однако непременною казалась необходимость избавиться от фьяски. Не могла же онаспрятать бутылку в своей опочивальне! А ну как Чекина или Хлоя наткнутся нанее? Поди-ка объясни потом, что ночами не прикладывается втихаря к бутылке!

Вдобавок на руке у нее все еще болтались крестики Августы.Следовало бы запрятать их куда подальше, но Лиза неожиданно для себя самой, толи из чистого озорства, то ли из растерянности, то ли из опьянения сегодняшнимднем, нацепила их на ручки метелок, прислоненных к двери.

Потом, едва дыша, с чрезвычайной осторожностью нашариваяногою ступеньки, она спустилась с лестницы и, миновав кухню, двинулась кбуфетной. Однако по пути ей надобно было пройти около комнаты Фальконе, задверью которой так плясал огонек ночника, будто граф сновал из угла в угол. ИЛизу вдруг обуяло нестерпимое любопытство узнать, что же происходит, чтовынуждает так метаться всегда спокойного Петра Федоровича. И, перехвативстеклянное горлышко одной рукою, Лиза осторожно потянула на себя дверь.

Тяжелая дубовая створка бесшумно и послушно поддалась, иЛиза устремила сверкающий любопытством взор свой в мерцающую полутьму. В ту жесекунду руки ее взлетели потрясенно, и злополучная фьяска грохнулась на пол соглушительным звоном!

* * *

Бог весть сколько он длился, этот звон, – мгновение, другое…Но этого хватило Лизе, чтобы отпрянуть от двери Фальконе, невесомо взмыть полестнице и, ворвавшись в свою спальню, рухнуть на кровать.

Она лежала, уткнувшись в подушку, унимая бешеный стуксердца, и непрошеные слезы одна за другой текли по щекам. Отчего-товспомнилось, как вчера лишь, об эту пору, она вот так же плакала от злойусталости, а Чекина принесла ей свой наряд и уговорила сбежать прогуляться,отдохнуть, пожалеть себя… Вспомнилось еще, какую горячую, страстнуюблагодарность испытывала она тогда к Чекине. К той самой Чекине, которую сейчасненавидела, как ни одно живое существо на свете, как самую омерзительную извсех омерзительных тварей! Это было похоже, как если бы все они, весь ихсплоченный опасностью и общим стремлением кружок русских, преданных друг другу,знающих друг друга людей, вольно раскинулся на солнечном припеке, отдыхая, ивдруг на колени одного из них вползла холодная змейка и по-хозяйски развернуласвои смертоносные кольца, предъявляя этим права на сего человека и как быотгораживая его от всех прочих непроницаемою стеною. Именно это испытывалаЛиза, когда там, внизу, увидела ослабевшего, измученного страстью Фальконе иЧекину, цепко окольцевавшую его своими руками, своими стройными, высокооткрытыми ногами, властно прильнувшую к нему оголенною грудью в позе, неоставлявшей никаких сомнений…

«Да разве я сама, Лиза, была лучше, когда лежала с Беппо подтелегою, млея от похоти?» – пробормотал в ее душе голосок совести; и тут же всесущество Лизы возмущенно встрепенулось в ответ: да, было, все было именно так,в этом-то и дело! То были порыв, забвение, торжество мгновенной страсти, коямогла бы даже, наверное, перерасти в истинную любовь. Там они оба потерялиголову, а здесь Лиза в один краткий миг с необычайной ясностью узрела полнуюподавленность и подчиненность сердечному и телесному влечению со стороныФальконе и холодную расчетливость Чекины.

Нарочитость обольщения сквозила в ее вздохе, хватке, во всейее цветущей, плотской красоте. Только сейчас Лиза рассмотрела то, что давноуже, с первого взгляда, стало заметным более проницательным и хладнокровнымЯганне Стефановне и Хлое: черные глаза, черные волосы, матово-смуглое лицоЧекины, ее крупные черты, яркие губы, ее манера держаться были в общем-токрасивы и привлекательны. Но во всем этом ясно читалось то особое выражениевнутреннего склада, которое налагается преимущественно на женщин, прошедшихсквозь самые низменные житейские искусы и приключения…

Больше всего Лизу ударила по сердцу двуличность Чекины.Только что любезничала в саду с Гаэтано и тут же цинично отдается Фальконе. Дабог с ним, с Гаэтано! Пусть Чекина вертит им как хочет. Но Лиза готова былапрозакладывать все оставшиеся ей годы жизни: Чекина уже вертит и графом ПетромФедоровичем.

Мрачноватый, сдержанный, верный Фальконе! Он казался ейнезыблемым в своем целомудрии, будто каменная стена. Только теперь Лиза понялавсю силу своей привязанности, всю глубину своей почтительной, дочерней любви кнему. Только теперь, когда оба эти чувства в душе ее разлетелись вдребезги,словно та несчастная бутыль, оставив лишь злую ревность, презрение и слезы…

Неведомо, сколько лежала она так, тихонько оплакивая былойобраз Фальконе и воспоминания сего дня, обернувшегося такой печалью, когдауслышала шум на лестнице. Лиза не хотела вставать, но смекнула, что пора бы ейпредстать пред очами Яганны Стефановны, иначе столь продолжительноезатворничество покажется подозрительным. А потому она, запалив от ночникачетырехсвечник и старательно позевывая, вышла на лестницу, по коей поднималасьЯганна Стефановна в ночном чепце и очень сердитая. Под лестницей стоял свиноватым видом Фальконе, с преувеличенной старательностью подсвечивая Хлое,которая подметала стекло и затирала лужу пролитого вина.

Фрау Шмидт, громко ворча себе под нос и в возмущении своемдаже не заметив Лизы, прошествовала мимо нее; и та догадалась, что, во-первых,виновником переполоха полагают Фальконе, во-вторых, Чекине удалось улизнутьнезамеченной, наверное, через дверь черного хода; стало быть, истинномускандалу уже не разгореться.

Лиза вздохнула с некоторым даже облегчением, ибо увидетьгордого графа жертвою бабьих пересудов было бы и вовсе нестерпимо. В этотмомент фрау Шмидт, дошедшая как раз до дверей Августы, осветила их и ахнула.

– Хлоя! – В голосе ее прозвенело такое смешение страха иизумления, что Хлоя, бросив свою работу, взлетела по лестнице и стала столбом,вперив взор в два крестика Августы, которые богохульственно покачивались нарукоятках метелок.

Лиза даже головой покачала. Ужасающая глупость собственногоозорства сделалась ей отвратительна. И смешно, и тяжко было глядеть наперепуганных женщин, на вытянутое лицо Фальконе, но поделать уже ничего былонельзя; оставалось тоже пялиться на двери и лживо изумляться.