– Когда я здесь, я верю, что все люди имеют одинаковоепроисхождение, и все роды одинаково старинны, и природа всех создала равными!Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем отличаться друг от друга;если мы оденемся в их одежды, а они – в наши, то они будут казатьсяблагородными, а мы – простолюдинами, ибо вся разница в богатстве и бедности.

Жарко блеснув черными глазами из-под белой шелковой маски,она поймала на лету букет и не глядя швырнула его в другую карету, а Лиза какое-томгновение еще стояла неподвижно, размышляя, как Августе удается столь точновыразить словами то, о чем Лиза только еще думает. Уж кому, как не ей, знать,что лишь бедность и богатство отличают одного человека от другого! И онаникогда не станет стыдиться тех дней, которые провела в Елагином доме, гдеходила чуть не в рубище. Как-то вдруг, разом, перед нею встала догадка, чтоона, оказывается, давным-давно простила Неонилу Федоровну за все то зло,которое та ей причинила. Быть может, останься Лиза в родительском измайловскомдоме, она прожила бы куда более спокойные годы, но вот вопрос: была бы она отсего счастливее? Да, судьба терзала бы и била ее меньше, но разве испытатьщемящие, блаженные приливы счастья… вроде как сейчас, когда целая охапка цветоввнезапно осыпала ее голову и плечи?

Лиза оглянулась. Высокий пират в алой кружевной рубахе, спистолетами за поясом и черной повязкой на глазу, держа одной рукой корзину,доверху полную фиалок, выхватил из нее нарядный букет, намереваясь бросить вколяску. Лиза и Августа, не сговариваясь, тотчас кинули ему по букету и толькотогда поняли, что движение пирата было обманным. Он с восторгом поймал ихбукеты, в которые были вставлены непременные «стрелы любви», поочередно поднескаждый к губам и, отвесив шутливый поклон, смешался с толпою.

– Эдакий наглец! – вспылил Фальконе. Наряженный тожеПульчинеллою, он чувствовал себя в белом балахоне чрезвычайно неловко ивтихомолку бесился, не принимая участия в цветочной забаве, старательноуклоняясь от реющих в воздухе букетов.

– Вовсе нет! – с жаром возразила Августа, и Лиза изумленновоззрилась на подругу: она никогда не слыхала в ее голосе такой радости, такойчарующей мягкости. – Он просто получил то, что ему причиталось. Разве вы неузнали его? Это тот самый кавалер, который позавчера вывел с Корсо нашуcalessino! А поблагодарить его мы смогли только сегодня.

Фальконе что-то неодобрительно проворчал, а Лиза с новымвниманием уставилась в разноцветный круговорот масок, пытаясь отыскатьгалантного кавалера.

Мелькнула черная курчавая голова, огненный взор, но в этотмиг раздался пушечный выстрел, и все кучера принялись заворачивать кареты вближайшие проулки. Однако Гаэтано, послушавшись протестующих воплей своихсиньор, не поехал далеко, а остановился почти вплотную к Корсо, чтобы дамымогли увидеть новую забаву карнавала: corso di barberi – дикие скачки.

Пушечный выстрел был сигналом для всех экипажей покидатьКорсо, и в десять минут она опустела от катавшихся. Остались только пешеходы.Но тогда раздались звуки рожков: это означало, что публике должно стать натротуары и оставить свободной середину улицы. Еще мгновение – и по Корсо, отпьяцца дель Пополо к пьяцца Венеция пролетели, как вихрь, восемь или десятьлошадей, не взнузданных, не оседланных, без седоков. Это и были barberi, дикиелошади. На спины их были нацеплены какие-то погремушки, которые звенели икололи лошадей, доводя их этим до неистовства; только этим состоянием иобъяснялась неимоверная, безумная быстрота, с которой они пролетели по Корсо.

На площади Венеции были протянуты в три ряда огромныепростыни; barberi прямиком влетели в эти простыни, запутались в них,остановились и тем самым позволили накинуть на себя арканы.

Что было потом, Августа с Лизою уж не видели: начиналотемнеть, и Фальконе велел кучеру поторапливаться домой.

* * *

Как и опасалась синьора Дито, портниха подвела, и третьикостюмы были готовы только к исходу карнавала. Два дня Августа с Лизою провелидома, к вящему удовольствию фрау Шмидт и сурового Фальконе, коего страшнораздражали шум и сутолока. Но молодые дамы от всех и даже друг от другатщательно скрывали то раздражение и нетерпение, которые владели ими: все быотдали, чтобы сейчас же очутиться на Корсо, вновь окунуться в разноцветный шум…вновь увидать жаркие черные глаза, пленившие обеих! И когда синьора Дито спомощью Гаэтано внесла на виллу Роза две огромные картонки с новыми нарядами,обе молодые дамы расцеловали ее, как освободителя, принесшего ключи от ихтюрьмы.

– Вам – венецианское платье, княгиня Агостина, а вам, Луидзина,королевский бархат! – улыбнулась синьора Дито; Гаэтано тоже улыбнулся,довольный тем, как счастливы обе молодые дамы.

Фальконе, у которого не было иной подобающей одежды, ворча,отправился натягивать ненавистный балахон Пульчинеллы, а девушки, едва оставшисьодни, наперегонки бросились к картонкам и, торопливо открыв их, замерли: нарядыоказались великолепными!

Впрочем, восторг длился недолго – платья были им решительноне к лицу. Августа в наряде венецианской плясуньи смотрелась плоскогрудою,угрюмою простолюдинкою; Лиза же выглядела унылой квакершей в тяжелом бархатномплатье Марии Стюарт…

– Да, – разочарованно протянула Августа, так и сяк подбираясвои жесткие черные волосы и медленно поворачиваясь перед зеркалом. – Чтобывыглядеть венецианкою, костюма явно недостаточно. Придется мне взять четыреунции золототысячника, две унции гуммиарабика и унцию твердого мыла, поставитьвсе это на огонь, вскипятить и затем красить волосы, сидя на самом солнцепеке:ведь именно так, согласно древним рецептам, венецианки придавали своим локонамтот знаменитый золотистый цвет…

– А мне, – подхватила опечаленная Лиза, силясь уложить своилегкие русые кудри в подобие строгой прически шотландской королевы, – придетсявымазать волосы сажею, чтобы хоть чуть-чуть уподобиться мадам Марии…

В глазах Августы вспыхнул странный огонек:

– Может, костюмами проще будет поменяться, чем волосыперекрашивать?