Мой шаг стал сбивчивым. Мышцы молили о пощаде, как будто ямогла им чем то помочь. Думаю, сама я бы остановилась прямо там, но Мелани, каквсегда, оказалась сильнее меня.

Внезапно я ощутила ее не только в мыслях, но и во всем теле.Мой шаг стал шире и ровнее. Усилием воли она тащила мое полумертвое тело кнедостижимой цели.

Предвкушение бессмысленной борьбы вызвало у нее нежданнуюрадость. Точно так же, как я ощущала ее, она чувствовало мое тело. Мое тело,ставшее моей слабостью, подарило ей контроль. Она упивалась возможностьюсвободно передвигать ноги и руки, какими бы бессмысленными не были движения.Она наслаждалась тем, что снова может это делать. Даже муки медленной смертипомеркли.

«Какты думаешь, там что то есть? — спросила она. — Послесмерти?»

«Ничего, — ответила я твердо и уверенно. — Поэтому мы изовем это окончательной смертью».

«Души не верят в загробную жизнь?»

«У нас слишком много жизней. Ждать чего то еще… уже слишком.Всякий раз, покидая носителя, мы словно умираем и вновь возрождаемся — вследующем. Однако за моей смертью здесь возрождения не последует».

Мы долго молчали. Наши ноги передвигались все медленнее имедленнее.

«А ты? — наконец спросила я. — Ты веришь в жизнь послесмерти?» — Я разворошила ее воспоминания о конце человеческого мира.

«Некоторые вещи не умирают».

Мы обе ясно понимали, о чем идет речь. Любовь, что мыиспытывали к Джареду и Джейми, казалось, будет длиться вечно. Я попыталасьпонять, по силам ли смерти разрушить нечто настолько яркое и жизнестойкое.Возможно, любовь останется жить с Мелани в каком нибудь сказочном месте с жемчужнымивратами. Не со мной.

Будет ли мне легче без этой любви? Трудно сказать. Казалось,она стала частью меня.

Мы продержались лишь несколько часов. Даже Мела ни, с еенесокрушимой силой воли, не могла требовать большего от сдающего тела. Мы почтиничего не видели, захлебывались сухим воздухом, жаждали — и не находили —живительного кислорода. Из растрескавшихся губ вырывались стоны боли.

«На этот раз ты вляпалась по настоящему», — слабоподдразнила я. Мы брели к высохшему деревцу, которое на несколько футоввозвышалось над низким кустарником. Прежде чем упасть замертво, хотелосьдобраться до тонких полосок тени.

«Да, — согласилась она. — По настоящему».

Мы добрались до цели. Едва мертвое дерево простерло над намисвою паутинистую тень, ноги отказались нас слушаться. Мы распростерлись ничкоми уткнулись лицом в песок, мечтая больше никогда не видеть проклятого солнца,хватая ртом обжигающий воздух, слушая свое хриплое дыхание. Так продолжалосьвечность.

Наконец мы закрыли глаза. Веки изнутри были яркими икрасными. Мы перестали чувствовать сетку тени; может быть, она больше не падалана нас.

«Сколько еще?» — спросила я.

«Не знаю, я умираю впервые… Час? Больше?»

«Откуда мне знать».

«Игде бродит этот койот, когда так нужен?»

«Может быть, нам повезет… нам не страшен грызо дер…» — МыслиМелани бессвязно блуждали.

На большее нас не хватило. Не было сил сосредоточиться,составлять слова в предложения. Слишком много боли на нас обрушилось. Все мышцыв нашем теле взбунтовались в судорожной борьбе со смертью.

Мы не боролись. Мы отдались на волю судьбы и ждали, время отвремени погружаясь в воспоминания. Пока сознание не затуманилось, мы напевалипро себя колыбельную. Этой колыбельной мы убаюкивали Джейми, когда земля быласлишком жесткой, или ночь слишком холодной, или страх не давал уснуть. Братуложил голову нам на грудь, мы приобняли его. А потом словно сами уткнулись вчье то большое и сильное плечо, и новая колыбельная убаюкала нас.

Свет в веках потемнел, но не от смерти. Опустилась ночь, иэто опечалило нас. На жаре мы бы продержались меньше.

Темнота и тишина длились вечность. А затем раздался звук.

Мы едва обратили на него внимание. Может, нам послышалось.Может, наконец пришел койот. Хотелось ли нам этого? Неизвестно. Мы потеряли ходмыслей, забыли о звуке.

Что то встряхнуло нас, дернуло за онемевшие руки, потащило.У нас не осталось сил на слова, но мы надеялись, что все произойдет быстро. Мыждали укуса. Вместо этого последовал толчок, и наше лицо повернули к небу.

Полилась вода — влажная, прохладная, невозможная. Онастекала по глазам, смывая песок. Веки затрепетали, заморгали, стряхивая стекающиекапли.

Нам было не до песка в глазах. Подбородок вытянулся вверх,отчаянно ища воду, слепой рот раскрывался и закрывался, как клюв только чтовылупившегося птенца.

Нам послышалось, что кто то вздохнул.

А затем в рот полилась вода, мы принялись глотать,захлебнулись и закашлялись. Вода пропала, и наши слабые руки потянулись к ней.Кто то твердым движением похлопал нас по спине, и дыхание восстановилось. Рукивсе еще хватали воздух в поисках воды.

На этот раз явственно прозвучал вздох.

Что то прижалось к растрескавшимся губам, и вновь потеклавода.

Мы жадно пили, на этот раз аккуратнее, только бы снова незабрали воду.

Мы пили до тех пор, пока не заболел живот. Струйка водыстановилась все тоньше, наконец иссякла совсем, и мы хрипло запротестовали. Ещеодна емкость прижалась к нашим губам, и мы исступленно пили, пока не опустела иона.

Казалось, еще глоток — и желудок взорвется, и все равно мызаморгали, пытаясь сфокусировать взгляд на воде. Было слишком темно, не виднони единой звезды. Мы моргнули еще раз и поняли, что темнота ближе, чем небо.Над нами навис мрачный, как ночь, силуэт.

Зашуршала ткань, и песок скрипнул под каблуком. Фигуравыпрямилась, послышался резкий звук — звук расстегивающейся молнии, взрезавшийночную тишину.

Лезвие света пронзило глаза. Мы застонали от боли, и нашарука взметнулась козырьком к закрытым глазам. Даже сквозь опущенные веки сияниеказалось слишком ярким. Свет исчез, и прямо над нами послышался еще один вздох.

Мы осторожно приоткрыли ослепшие глаза. Тот, кто склонилсянад нами, не произнес ни слова. В воздухе повисло напряжение, но нам было все равно.Было сложно думать о чем то, кроме воды у нас в животе, и о том, где бы найтиеще. Мы постарались сосредоточиться и разглядеть нашего спасителя.

Несколько минут мы щурились и моргали, пока не различилитускло выделяющееся во мраке белое пятно под темным лицом. Мелькнула мысль:«Борода — как у Сан та Клауса». Откуда то из глубин памяти выплыли другие чертылица. Все сходилось: крупный нос с раздвоенным кончиком, широкие скулы, густыеседые брови, глубоко посаженные глаза с морщинистыми веками. Черты виднелисьнам лишь намеками, но мы знали, как это лицо будет выглядеть при свете дня.