– До свидания! – крикнула им вслед Триша. – Спасибо, чтозагляну…

Она замолчала на полуслове, потому что поняла, с чего этоолени облюбовали эту полянку: ее всю усыпали буковые орешки. О том, что онисъедобные, Триша узнала не от матери, а на уроках ботаники. Пятнадцать минутназад она умирала от голода. Теперь же ее радовали роскошным обедом, совсем какна День благодарения[23]… пусть и вегетарианским, но кому это мешало?

Триша присела, подобрала орешек, попыталась раскрыть егоостатками ногтей. К ее удивлению, проблем не возникло. Буковый орешек раскрылсялегко, совсем как орешек арахиса. Скорлупа была размером с костяшку пальца, авот зернышко оказалось чуть больше семечка подсолнуха. Триша раскусилазернышко, еще сомневаясь, сможет ли она их есть. Вкус ей понравился, да и ееорганизм ничего не имел против. Более того, зернышек буковых орешков емухотелось никак не меньше, чем ягод митчеллы.

Голод она в основном утолила ягодами. Триша не могласказать, сколько она съела (не упоминая о листьях: зубы ее, наверное, сталитакими же зелеными, как у Артура Родоса, отвратительного мальчишки, который жилнеподалеку от Пепси), но скорее всего много. Да и желудок у нее сжался. А потомуорешки ей следовало…

– Их надо взять с собой, – пробормотала Триша. – Да, крошка,орешками надо запастись на будущее.

Триша скинула с плеч рюкзак, удивившись тому, как быстровосстанавливаются силы: только что она едва волочила ноги, а теперь, казалось,могла летать, расстегнула пряжки, откинула карман. И, нагибаясь и приседая,закружила по полянке, грязными руками собирая орешки. Волосы падали ей наглаза, свитер болтался как на вешалке, ей приходилось то и дело подтягиватьджинсы. Они были ей впору тысячу лет назад, когда она надевала их, но теперьтак и норовили соскользнуть с бедер. Собирая орешки, она раз за разом бубниласебе под нос рекламную фразу о том, что положено делать, если разобьетсяветровое стекло, – позвонить по телефону 1-800-54-GIANT. Когда Триша набраластолько орешков, что они полностью закрыли дно рюкзака, она вернулась наягодную «плантацию», начала укладывать ягоды (те, что не попадали в рот) наорешки.

Когда же Триша вынырнула из кустов в том месте, где ивходила в них, где едва заставила себя дотронуться до первой ягоды, настроениеу нее заметно улучшилось. Будущее уже не представлялось ей исключительно вчерном цвете. Все будет хорошо, подумала она, и мысль эта так ей понравилась,что она произнесла эти три слова вслух. И не один раз, а два.

Она подошла к ручью, таща за собой рюкзак, села под деревом.В воде (добрый знак!) увидела маленькую серебристую рыбку, которая плыла потечению: возможно, малька форели.

Триша повернулась лицом к солнцу и какое-то время сидела закрывглаза.

Потом поставила рюкзак себе на колени, запустила в негоруку, перемешала ягоды и орешки. Ей вспомнился дядюшка Скрудж Макдак,пересыпающий золотые монеты в хранилище-сейфе, и она весело рассмеялась.Абсурдный, конечно, образ, но очень уж похоже на ее теперешнее занятие.

Она очистила с дюжину буковых орешков, добавила на ладоньстолько же ягод (теперь она уже снимала их с грозди) и тремя порциями отправилав рот: десерт. Вкус был божественный, прямо как у мюслей, которые иногда ониели на завтрак вместо корнфлекса. После третьей порции Триша поняла, что онанаелась до отвала. Впрочем, она не знала, сколь долго сохранится это чувствосытости. Может, орешки с ягодами ничем не отличались от блюд китайской кухни:поел и вроде бы сыт, а через час вновь начинает разбирать голод. Но в тотмомент ее желудок напоминал наполненный подарками рождественский чулок. И какже это здорово – набить желудок. Она прожила девять лет, не зная, как мало надочеловеку для счастья, но уж теперь не сомневалась, что полученного урока(набить желудок – это здорово) не забудет до конца жизни.

Триша откинулась к стволу дерева, заглянула в рюкзак. С еелица не сходила счастливая улыбка. Если бы она так не наелась (нажралась, какудав, подумала Триша), она могла бы засунуть голову в рюкзак, как лошадь суетголову в торбу с овсом, лишь для того, чтобы вдохнуть тот нежный аромат, чтошел от ягод митчеллы, смешанных с буковыми орешками.

– Друзья мои, вы спасли мне жизнь, – сказала она. – Спаслимою несчастную жизнь.

На другой стороне ручья она видела полянку, усыпаннуюсосновыми иголками. Солнечный свет падал на нее длинными золотыми полосами. Надполянкой порхали бабочки. Сложив руки на животе, в котором уже ничего небурлило, Триша наблюдала за ними. В тот момент она не могла сказать, что ейнедостает матери, отца, брата, лучшей подруги. В тот момент она не хотелавозвращаться домой, хотя у нее болело и зудело от комариных и осиных укусов всетело. Никогда ранее не испытывала она такой умиротворенности. Если я выберусьотсюда, то никому не смогу об этом рассказать, подумала Триша. Она наблюдала забабочками, а веки ее опускались все ниже и ниже. Две бабочки были белые, а одначерная или темно-коричневая.

И что ты не сможешь рассказать, сладенькая? Опять эта наглаяпаршивка, только голос уже не такой ледяной, в нем слышалось лишь любопытство.

О том, что чувствую. О том, как мало человеку надо длясчастья. Просто поесть… да, наесться досыта, а потом отвалиться…

– Неслышимый. – Это слово Триша произнесла вслух,по-прежнему наблюдая за бабочками. Две белые и одна черная, они танцевали влучах клонящегося к горизонту солнца. Она подумала о Маленьком Черном Самбо,сидящем на дереве, тиграх, бегающих внизу и рвущих на куски его новую одежду, апотом убегающих в саванну. Ее правая рука отцепилась от левой, скатилась сколен, легла на землю. Для того чтобы вернуть ее обратно, пришлось бы затратитьслишком много сил, поэтому Триша оставила руку там, куда она легла.

Чего ты вспомнила Неслышимого, сладенькая? Что ты хотела онем сказать?

– Ну… – медленно, сонно ответила Триша. – Что-то в этоместь, не так ли?

Наглая паршивка не соизволила ответить. Тришу это толькопорадовало. Она была такая сонная, такая наетая, ей было так хорошо. Впрочем,она не заснула; даже потом, когда поняла, что не могла не заснуть, ей все-такиказалось, что она не заснула. Она помнила, как подумала о дворике за новым,меньших размеров домом отца, о том, что траву давно следовало покосить, о том,что у гномов хитрые улыбки, словно они знали что-то такое, о чем было неведомоей, о том, что отец заметно погрустнел и постарел и теперь от него всегда пахлопивом. Жизнь могла быть очень грустной, она в этом убедилась, так что отца онапонимала. Взрослых, однако, всеми силами заставляли верить в обратное, и онилгали своим детям (к примеру, ни один фильм, ни одна телепередача не готовилиее к тому, что она может потерять равновесие и плюхнуться задницей всобственное дерьмо), чтобы не пугать их, не вызывать у них стресса, но истиназаключалась в том, что жизнь могла быть очень грустной. Люди жили в жестокоммире, который в любой удобный ему момент мог показать зубы и ухватить иминичего не подозревающего человека. Она убедилась в этом на собственном опыте.Ей было всего девять лет, но она уже знала, что это так. И поняла, что случайэто не единичный, так уж устроена жизнь. В конце концов, ей скоро исполнитсядесять, и для своего возраста она – высокая девочка.