не хочу… Мама, так темно, так холодно, мамочка… Он такой холодный, такой страшный… Мамочка, мамочка, я боюсь, не надо, мама, за что, я больше не буду…

Ее речь становилась все более невнятной и постепенно затихла. Из глаз у Кати брызнули слезы.

Она трясла Леночку за плечи и кричала:

– Лена, Леночка, не засыпай, ну пожалуйста!!! Ну на фига ты это сделала?! Лена!!! Леночка!!! Нельзя спать!!!

Кто-то резко оттолкнул ее в сторону, и, проморгавшись, Катя узнала Елену Алексеевну. За ее спиной стояли взволнованная Вика и баба Таня в своем вечном халате с розочками.

– Вика, мне нужна твоя помощь, – строго сказала Елена Алексеевна. – Игорь Николаевич сейчас придет, а ты дай сюда Леночкины одеяло и покрывало. Нужно ее укутать.

– Скорая… – начала Катя, но Елена Алексеевна ее перебила:

– Скорая не нужна, мы сами справимся. Донесем ее до клиники, там есть все необходимое. Промоем желудок, поставим капельницу. Не болтать об этом! Ермоленко, Чернова, Татьяна Федоровна, все понятно?

Катя обалдело кивнула. Вика тем временем уже заворачивала бессознательную Леночку в одеяло.

Тяжело переводя дух, в комнату вбежал Игорь Николаевич.

– Где больная? – спросил он, скользя диким взглядом по комнате.

– Бери ее и неси в клинику, – приказала Елена Алексеевна, выпрямляясь и указывая на запеленутую Леночку. – Быстро.

Игорь Николаевич нагнулся, с кряхтением поднял Леночку на руки и вынес из комнаты. Елена Алексеевна вышла за ним.

– Беда-то какая! – причитала баба Таня. – Неужто и впрямь таблеток наглоталась? От любви, што ль, несчастной? Ой, дуры вы, девки… Ермоленко, пошли со мной, я тебе тряпку дам, приберетесь тут. Ох, вонища какая стоит!

Катя так и сидела рядом с лужей рвоты, не в силах подняться. «Надо умыться, – как-то отрешенно думала она, – переодеться… Сеанс на двенадцать часов, на двенадцать, скидка по студенческому…»

Какой-то надоедливый звук никак не давал ей сосредоточиться на последней мысли. Это же телефонный звонок!

Подняв руку и пошарив по Леночкиной кровати, Катя нащупала телефон. Звонила мама. Катя сбросила, но телефон тут же ожил вновь.

– Алло? – Катя поднесла мобильный к уху. – Мам, я сейчас…

– Катька!!! – завизжала мать в трубке. – Катька, баба Зоя умерла! Сейчас из больницы звонили: обширный инфаркт, не спасли! Катька, ты слышишь меня? Кать!!!

10

Мама настояла на отпевании, хотя баба Зоя не была верующей.

В Катиных онемевших пальцах плавилась тоненькая свечка, горячий воск капал на руки. Священник в белой рясе то заунывно читал по маленькой книжечке, то начинал басовито петь, помахивая дымящим кадилом. От тяжелого, приторного запаха ладана у Кати закружилась голова.

Бабушка лежала в гробу какая-то незнакомая, маленькая, усохшая. На ее седых волосах Катя заметила цветную картонную корону: какие-то женщины – наверное, соседки или коллеги бабы Зои – объяснили, что это специальный венчик с портретами святых и что без него отпевать не будут. Бабушкино лицо под этим венчиком было строгим и спокойным, и Катя, глядя на него, тоже как-то успокоилась. Все это, в конце концов, не так уж важно.

Катя не могла поверить, что бабушка на самом деле умерла. Даже здесь и сейчас, в этом обитом черным бархатом зале похоронного дома, глядя на нее в гробу, Катя была уверена, что это просто сон – то ли бабушкин, то ли ее собственный. Сейчас баба Зоя повернется на другой бок или даже проснется, встанет и пойдет на кухню – заваривать свой любимый кофе из жестяной банки… Священник торжественно выводил «Со святыми упокой», кое-кто из собравшихся подпевал ему, а Катя тупо следила за капелькой воска, ползущей по неумолимо укорачивающейся свечке. Еще миллиметр, еще… Оп! Еще одно жгучее пятнышко на коже.

После отпевания сели в черный микроавтобус и поехали на кладбище. На поворотах гроб упирался Кате в коленки, она рассеянно отколупывала воск с рукава платья и в конце концов получила от мамы тычок в бок и недовольное шипение: «Катька, веди себя прилично!» Потом долго шли мимо нарядной голубой церкви, ларьков с венками и надгробиями, по тихим лесным дорожкам, вдоль чьих-то могил и даже целых семейных склепов, к концу кладбища. Двое рабочих быстро выкопали яму и на веревках опустили в нее гроб. Мама, высморкавшись в одноразовый платочек, нагнулась и бросила в яму горсть земли. Катя последовала ее примеру. Потом могилу сноровисто, в две лопаты, засыпали землей. Все? Кате все время казалось, должно быть что-то еще. Рыдания? Клятвы на крови? Нет, а правда – что?

Потом поехали на поминки в бабушкину квартиру. Стол ломился от непривычных кушаний: сладкая рисовая каша с цукатами, блинчики с мясом и рисом, водка в старых хрустальных графинах с отколотыми краями… Пришли какие-то люди, которых Катя вообще не знала. Все они вставали, поднимали бокалы, что-то говорили про бабушку… Катя тоже встала, но не нашла что сказать. Спасла мама: взяла из ее руки бокал и что-то произнесла про «мать, бабушку, хорошую учительницу». Когда гости расходились, Катю поймала за рукав какая-то женщина в строгом черном костюме.

– Ты же Катя Чернова, да? – деловито спросила она. – Ты знаешь, что твоя бабушка оставила тебе наследство?

– Наследство? – Катя повернулась к ней и устало заморгала. Это было какое-то странное слово. Наследство – это что-то из историй о графе Монте-Кристо или бриллиантах короны.

– Ну да, – серьезно сказала женщина. – Меня зовут Людмила, я нотариус. Зоя Михайловна меня учила в свое время. А пару лет назад позвонила и попросила составить завещание и указать тебя наследницей всего ее имущества. Эту квартиру и дачный участок на тебя записала. Других наследников, насколько я знаю, не имеется. Ребенок у Зои Михайловны один был, и ты единственная внучка. Так что пока не уходи, нужно подписать документы.

Она вытащила из сумки какие-то бумаги. Подошла мама, погладила Катю по спине.

– Повезло тебе, Катька, – сказала она грустно. – Сможешь отдельно жить. Молодец Зоя Михайловна, что и говорить.

Катя, повинуясь указаниям Людмилы, проглядела оба листа – бабушкино завещание и заявление от лица Кати, что она вступает в права наследства. Подписала там, где стояла галочка.

– В сентябре получишь документы на квартиру, – скупо улыбнулась женщина. – Сейчас перерыв на шесть месяцев, чтобы другие претенденты на наследство могли узнать о смерти Зои Михайловны и предъявить свои требования. В нашем случае это формальность, конечно, предъявлять некому, так что приедешь, подпишешь – и все дела. Вот моя визитка. – Она вытащила из сумки твердый картонный прямоугольничек. – Зоя Михайловна говорила, ты в Новосибирске учишься. Как приедешь осенью – позвони и приходи ко мне в контору на Северо-Западной, все оформим.

Когда последние гости ушли, попрощавшись и еще раз выразив соболезнования, мама с Катей взялись за уборку. Катя мыла посуду, мама подметала пол и вытирала пыль.

– Мам, а где Макс? – решилась спросить Катя. Она внезапно поняла, что не видела брата уже три дня – с тех пор как вернулась из Новосибирска.

– Да не знаю я, Кать. – Мама повернула к ней серое заплаканное лицо. – Сказал, не любит все эти похороны, пойдет к друзьям. Дозвониться я до него не могу.

– Мам, но… – Катя искала нужные слова. – Но он же несовершеннолетний! Не может же он взять и просто так уйти гулять на неделю? Сейчас ведь даже не каникулы!

– А что ты предлагаешь? – Мама говорила спокойно, но Катя чувствовала, что она напряжена до предела. – В полицию обратиться? Вот ты только подумай, Кать. Ну найдут его. Ну вернут домой. Будет штраф – это мне платить. Будет какой-нибудь суд – это опять мне идти. А он возьмет да снова куда-нибудь уйдет – и что? Все заново?

– Мам, но ведь это ненормально. – Катя пыталась добиться от матери хоть какой-то реакции. – Слушай, а если что-нибудь случится?

– А если его полиция заберет? Поставят на учет? – Мама повысила голос, и Катя внутренне сжалась. – Что тогда? Ты понимаешь, Кать, что тогда ему все пути будут закрыты? Ни в институт нормальный не поступить, ни на работу хорошую устроиться! Даже в армию могут не взять – или возьмут, но в какую-нибудь плохую часть…

– Мам… – У Кати от таких аргументов отвисла челюсть. – Ты думаешь, он сейчас сидит где-то и готовится к экзаменам? В библиотеке, наверное?

– Катька, ничего ты не понимаешь, – устало отмахнулась мама. Катя ждала бури – и эта мамина усталость напугала ее едва ли не сильнее, чем возможный скандал.

– Чего я не понимаю, мам? А если его посадят?

– Да не посадят его, – все таким же усталым голосом