— Маратик! Как скажешь, так и будет. Я все сделаю.

— И не станешь из себя жертву корчить?

— Не стану!

— Гляди мне, Анка! — произнес Марат внушительно. — Хоть один человек на тебя пожалуется, все обратно переиграем. Пацаны довольными должны от тебя уходить, поняла? Поселим тебя в подвале, обогреватель поставим, матрас дадим. Живи себе. Только старайся. А зимой, когда озеро льдом схватит, мы тебя отпустим. Так что все от тебя зависит.

— Я буду стараться, — клятвенно пообещала Аня. — Честное слово!

— А вот поглядим, — сказал Марат, поощрительно улыбаясь ей сверху.

Она все поняла правильно.

Обходы палат были самой неприятной частью работы медсестры. Лиля лучше бы десять раз вымыла унитазы или жирную посуду, чем общаться с сумасшедшими. Некоторые из них не доставляли особых хлопот и могли даже выглядеть симпатичными, но большинство вело себя ужасно, и после общения с ними на душе оставался гнусный осадок.

Тем не менее отказаться от исполнения своих обязанностей было нельзя. Это моментально повлекло бы за собой расторжение контракта, увольнение без сохранения заработной платы и, вполне вероятно, наказание. Порядок в больнице держался на палочной дисциплине. А еще здесь работал Артем Дергач, связь с которым Лиля терять не хотела.

Имелся еще один мотив добросовестно ухаживать за больными. Так велела совесть. Кому-то удается заглушить ее голос до слабого писка, кому-то нет. Лиля принадлежала к последней категории. Если верить во всякие там законы кармы и воздаяния, то она поступала правильно. Если нет, то нет. Но так уж она была устроена. Ничего с этим поделать было нельзя.

Собственно, стационарное отделение размещалось на втором этаже, в правом крыле лежали женщины, в левом — мужчины. Утренний обход обычно совершался в десять часов утра, и проводил его доктор Морт вместе с Ингой и парой санитаров. В его отсутствие обязанности взяла на себя старшая медсестра. Лиля, находящаяся в опале, к таким осмотрам не привлекалась. Ее задачей было обойти палаты и проследить, чтобы все пациенты приняли свои лекарства, а также отметить в журнале любые необычные симптомы и реакции и в случае необходимости известить о них руководство.

При том, что она была весьма далека от медицины, ее не могло не удивлять, что все лечение в клинике проводит только один главврач, а остальной персонал является лишь обслугой. Казалось Лиле странным и правило, обязывающее следить за тем, чтобы в больничных покоях были включены телевизоры. Пациенты, по большей части, не возражали и даже делали звук погромче, что, кстати говоря, не рекомендовалось.

Входя в палаты, Лиля первым делом регулировала громкость, а потом приближалась к кровати, чтобы непрекращающийся телевизионный шум и гам не мешал общаться. Она честно старалась быть внимательной и вежливой. Не только по той причине, что среди пациентов попадались очень состоятельные и влиятельные люди, которые могли высказать недовольство доктору Морту. Нет, это было ее профессиональной обязанностью. Разве не избрала она медицинскую карьеру? А если так, то будь добра Лилия Михайловна соблюдать всякие там клятвы Гиппократа и так далее. Потому что твой долг — помогать людям.

Все новые и новые лица проплывали перед ней. Лиля начала с женского отделения, потому что здешние обитательницы обычно доставляли меньше хлопот. На мужской половине могли обматерить, схватить за ягодицу или даже сделать непристойное предложение. Не говоря уже о таких эксцессах, после которых месяц потом ходишь с синяками, делающими тебя похожей на енота.

Женщин в больнице было чуть больше десятка. Только три из них предпочли одиночество, остальные лежали парами. По ночам им бывало страшно.

— Вчера опять бродил, — пожаловалась Волкова, симпатичная, но анемичная дама неопределенного возраста.

— Кто? — машинально спросила Лиля.

— Монах черный. Я вам говорила.

— Мы вам говорили, — поддакнула соседка Волковой, рыхлая девушка с расплывшимися формами, наполняющими халат, подобно подошедшему дрожжевому тесту. — Даже жалобу писали. И никакой реакции. А этот черный уже чуть ли не каждую ночь является. Мы с Ниночкой укрываемся с головой и трясемся.

По телевизору шел какой-то сериал, в котором актеры так и сыпали шуточками и прибаутками под дружный смех студийной аудитории. Но Лиле весело не было. Она не раз ловила себя на мысли, что больничные телевизоры производят на нее неприятное, гнетущее впечатление, что бы они ни показывали. Наверное, дело было в самой обстановке. Это была психиатрическая лечебница, а не какая-то другая.

— Сестру вызывали? — спросила Лиля.

— Да каждый раз зовем! — возмущенно воскликнула Волкова. — Вот ты приходишь, еще Леночка может заглянуть, а остальные отмораживаются.

— Будем опять жалобу писать, — пригрозила соседка.

— Я поговорю со старшей медсестрой, — пообещала Лиля. — Сегодня же. Вы не пробовали выключать телевизор на ночь?

— Нет-нет! — взвилась Волкова. — Нельзя! С ним спокойнее. И доктор так говорил. Иначе мы тут как в заточении.

— Бывают очень интересные программы, — сказала рыхлая девушка. — Познавательные, жизнеутверждающие. И политикой мы интересуемся.

Еще раз пообещав сообщить Инге про черного монаха, Лиля покинула палату. Она прекрасно знала, что ничего не будет и не может быть предпринято. Не духов же изгонять из этого чертового монастыря. Почему доктору Морту вздумалось открыть свою больницу в столь зловещем и изолированном месте? Разве не было бы удобнее работать где-нибудь на дальней городской окраине, с парком, речкой, тишиной?

Занятая своими мыслями, Лиля не заметила, как перешла в мужское отделение. Началось с того, что совершенно безумный Карамышев обделался и изрисовал стену коричневыми иероглифами. Потом пришлось повозиться с нервным Затулиным и депрессивным Дубинским. Когда Лиля добралась до последней комнаты в крыле, она чувствовала себя так, словно ее провели по всем кругам Дантова ада.

В этой палате лежал некто Горюнов, седой, отечный дядька с мертвым взглядом и такими бледными губами, что они полностью сливались с остальным лицом. Лиля его побаивалась. Обычно он смотрел в потолок и отмалчивался. Быть с ним рядом было все равно, что находиться в одном помещении с покойником. Возникал инстинктивный необъяснимый ужас, как в детстве, когда верится, что мертвец способен внезапно ожить и схватить за руку.

Когда Горюнов заговорил, Лиля вскрикнула и уронила поднос. К счастью, на нем уже почти ничего не было. Правда, вода пролилась из плохо закрученной бутылки, и на полу образовалась лужица.

— Я сейчас вытру! — поспешно сказала Лиля.

— Не надо, — сказал Горюнов. — Лучше выслушайте меня.

С этого он и начал, когда она вошла. Попросил… нет, скорее потребовал выслушать его.

— Конечно, — кивнула Лиля. — Это моя обязанность.