не было ничего чужого. «Смотри, – говорил он каждому, – я такой же, как ты. Ты оборвыш – гляди на мои разбитые окна и ободранную кожу домов. А если ты в жизни тепло устроен – так вот же мое величие, оно никуда не делось. Ты за искусство – так гляди по сторонам, я в каждом вздохе – искусство. Ты моряк, солдат, математик – смотри, ты всегда найдешь во мне себя». Ходили и глазели два оборванных мальчишки по Ленинграду, купаясь в солнечном дне, ища себя во вздохе, в лужице и в каждом окне.

Стемнело. Августовские ночи здесь не черные – они густеют до глубокой синевы, да такими и остаются до скорого рассвета. На Международном проспекте теперь было тихо, как и во всем остальном городе, только где-то вдалеке шумел кабак. Пашка опасался, что улицу будут патрулировать, но до мясного лабаза, кажется, никому не было дела. Раз плюнуть. Колбасы за витриной не лежало – на ночь всё убрали.

– Стой на шухере, Теля, на другой стороне улицы. Да головой верти почаще, а на меня не отвлекайся.

Теля так и сделал. Он видел, как Пашка подергал ручку двери – конечно же, было заперто. Вот его друг подыскал большой булыжник, тихонько стукнул по стеклу раз, другой, посильнее – будто примерялся. Наконец, замахнулся как следует – бах! – последовал оглушительный звон: витрина разбилась, стекло большими кусками осыпалось на мостовую. В ночной тишине этот шум впивался иголками в голову, в уши, в лицо, и каждый «дзынь» нещадно колол Телю, как настоящий. Он заметил, что Пашка пригнулся и замер, как кот перед прыжком, и, убедившись, что вокруг все стихло, влез в витрину и исчез в темноте мясной лавки.

Минуты тащились ленивыми клячами, и вскоре Теля, неустанно вглядывавшийся в темноту, стал вздрагивать от ударов собственного сердца. По всем углам ему мерещились тени, спиной он чувствовал, что вот сейчас его стукнет пуля, и несколько раз оборачивался. Пашки все не было.

Но тут издалека действительно послышались быстрые шаги – к ним бежали несколько человек, и, кажется, они дули в свистки.

– Пашка! – Теля рванул к лабазу и увидел, что тот уже вылезает из разбитой витрины, обвешанный колбасами, сосисками и прочим добром. На ходу он сунул Теле несколько свертков:

– Давай врассыпную! Встретимся у тех грифонов, ага? Бежим!

И они побежали. Сперва вместе, удирая от погони, – милиционеры уже пару раз выстрелили в воздух, а потом, на ближайшем перекрестке, в разные стороны.

Большинство улиц были темными, и Теля не всегда понимал, куда несется. Свертки с колбасой мешали бежать, сердце его колотилось нещадно – в панике он не мог нормально думать, его сознание пульсировало красными вспышками: «Бежать, бежать!» Мелькали улицы и дома, мостики через каналы, скверики и снова дома. Мелькал свет в окнах и редкие прохожие. Один раз Теля увидел милицейский патруль, но вовремя успел свернуть – не заметили. Так он петлял долгое время кругами и зигзагами, пока не оказался перед знакомым красивым зданием с колоннами. Напротив – пристань и львы. Или грифоны.

Теля спустился по ступенькам почти к самой воде, аккуратно сложил три палки колбасы, а сам сел, тяжело дыша. Было тихо. Только сердце по-прежнему стучало, а в ушах стоял такой звон, будто перед ним снова и снова разбивали витрину.

Немного успокоившись, Теля стал вслушиваться в ночь. Плескались волны, ничьих шагов слышно не было. Он опасался вылезать из своего хрупкого укрытия, оставалось только ждать. Выглянула луна и забегала по ряби Невы рваным светом. Дул ветерок, он приносил откуда-то запахи первой пряной листвы – все-таки август уже кончался. Теля как можно тише покашлял и плотнее укутался в драную куртку – он взмок, а теперь начал сильно мерзнуть. Где Пашка? Как же плохо. И без Пашки плохо, и жить плохо. Теля всхлипнул – конца и края нет такому существованию, только иногда меняется декорация. Неужто так и будет всегда?

Послышался какой-то странный звук, и совсем близко – как будто прокатился по набережной небольшой камешек. Потом еще один каменный звук, и еще, но как-то тихо, без суеты и волнения.

– Где твой друг? – вдруг раздался над головой глубокий медленный голос. Теля подскочил и чуть не свалился в воду, от страха его горло так сжалось, что закричать он не смог.

– Разве ты не должен быть здесь со своим другом? – похожий, но другой голос раскатился тоже сверху, но в стороне.

Теля не выдержал и рванул вверх по ступенькам, забыв про колбасу. На набережной по-прежнему никого не было.

Одна из статуй львов или грифонов повернула к Теле голову и ждала ответа. Свет фонарей у Академии художеств немного долетал сюда, и светила луна, но Теля все равно не поверил. Видно, это темнота обманывает его.

Другая статуя вдруг пошевелила львиным хвостом, как чем-то недовольный кот.

– Где твой друг? – спросила она снова, уставившись на него глазами, которые вовсе не казались застывшими.

Теля не мог убежать. Колбаса по-прежнему лежала там, на пристани у воды. Пашка ему не простит, да и не поверит. А может, он совсем скоро появится и сам. Где же ты, Пашка?

– Я… – Теля прокашлялся, – я его жду. Он должен прийти сюда.

– Хорошо, – ответила статуя и отвернулась.

Следующие минуты тянулись еще медленнее, чем те, что он провел, стоя на шухере у мясного лабаза. Грифоны больше ничего не сказали, но они точно жили – плавно двигали хвостами, лениво моргали, иногда смотрели на ночную реку. Один раз грифон даже немного потянулся, приподнявшись на пьедестале, и зевнул.

– Вы… вы грифоны? – зачем-то глупо спросил Теля и тут же об этом пожалел. Ну что ему, в самом деле, так уж это важно?

– М-м-м? – протянул один. Теля решил, что они мужского пола, голоса-то у них все-таки были мужские, хоть морды и звериные.

– Грифоны… – протянул другой, – помнишь, здесь жил раньше один аптекарь и разводил грифонов в башне? Пель его фамилия, кажется. Местные еще жаловались полицейским, будто негодяи летают по ночам и громко хлопают крыльями – спать мешают.

– Ах да, – ответил первый, – занятный был человек, занятные существа. Нет, – он повернулся к Теле, – мы не грифоны. Мы сфинксы.

Сфинксы. Теля даже не знал такого слова.

– А почему… почему вы живые? – спросил он и тут же виновато потупился, потому что сфинкс посмотрел на него так, как смотрела мама, когда он не понимал чего-то простого.

– А почему ты живой, мальчик?

– Ну… Я…

Теля что-то промямлил и больше ничего не смог из себя выдавить. Сфинксы по-прежнему жили и