Наблюдалась общая тенденция к разукрупнению: четыре стратигиды (Анатолик, Армениак, Фракисий и Опсикий), а также флот Карависиан – к 687 г. все они уже существовали – в VIII–IX вв. были раздроблены. К 770 г. Опсикий был поделен на три фемы; Армениак разделили на две; а к 830 г. на территории Фракисия разместилась совершенно новая фема Каппадокия. Более того, по мере расширения влияния империи к 830-м гг. были созданы новые военные формирования, например Эллада (Центральная Греция и Пелопоннес, к концу VII в.), Кефаления – остров в Западной Греции (во время правления Константина V, с целью защиты Адриатического и Далматинского побережья), Македония, Фессалоники и Херсонес (в Крыму в Черном море).

Военное дело пронизывало все сферы жизни империи и формировало ее социальные и в какой-то мере культурные ценности. К началу VIII в. социальная структура общества претерпела значительные изменения: сенатская элита как таковая практически исчезла, а ее оставшиеся представители примкнули к одному из двух относительно стабильных слоев – двору или церкви. Особую стойкость в качестве экономического института демонстрировала именно церковь, поскольку ее обширные владения еще со времен Юстиниана были в той или иной степени освобождены от налогового бремени. В трудные времена некоторые императоры, особенно Лев III, а позднее и Никифор I, решили отменить эту привилегию и стали облагать налогами имущество церкви или зависимых крестьян, работавших на нее[52]. Что касается военных, среди них еще оставались выходцы из аристократических семей, однако большинство были «новыми людьми».

Постепенный рост социального и экономического статуса стратигов и других представителей высшего командного состава способствовал складыванию новой элиты – военной аристократии, которая с конца IX в. стала играть главенствующую роль в политической жизни империи. Несмотря на то что должности не передавались по наследству, постепенно возникли целые династии военачальников. Это говорит о том, что происхождение имело все большее значение. Примечательно и то, что в этот период некоторые представители высшего духовенства, особенно пришедшие на службу из мирян, происходили из зажиточных аристократических семей, а в некоторых случаях, как, например, в случае с патриархом Фотием, имели тесные связи с зарождающейся военной аристократией. В целом, если в VII в. в сельской общине преобладали свободные крестьяне и мелкие землевладельцы, а большие поместья исчезали, то в конце VIII – начале IX в. с подъемом военной аристократии начался обратный процесс.

В VIII в. два основных вопроса требовали решения: с одной стороны, необходимо было подвести итоги, оценить оставшиеся ресурсы и разработать долговременную стратегию неизбежного сосуществования с исламом, с другой – проанализировать и попытаться понять, какие ошибки были допущены, поскольку арабские завоевания считались карой свыше. Ответом на эти вопросы стали реформы, причем как хозяйственные, так и административные (о чем уже говорилось), а также идеологические и духовные.

В 741 г. Лев III Исавр и Константин V издали новый свод законов под названием Эклога (избранное). Насколько объемными были изыскания по истории права во времена Юстиниана I, настолько же кратким был новый свод законов: на пятидесяти страницах современного печатного текста были собраны самые полезные выдержки из законов, к которым судьи могли обратиться в любой момент. В книге были четко расставлены все акценты: важное место занимает семейное право (например, императоры выступают защитниками вдов и сирот), при этом судебник говорит и о новых видах наказаний: «из соображений гуманности» простая казнь заменялась отсечением конечности – видимо, человек с отрубленной ногой мог жить дальше и раскаиваться в содеянном. В предисловии к Эклоге императоры сразу обозначили свою роль с точки зрения вселенского мироустройства: императорская власть была дарована им свыше, а значит, их долг состоит в том, чтобы наставить свою паству на путь добродетели. Считается, что десятилетием ранее Лев III написал папе Григорию II знаменательную фразу: «Я император и священник». И хотя эти слова нельзя трактовать буквально, они прекрасно иллюстрируют принципиальную разницу в восприятии власти государством и церковью.

С одной стороны, были императоры, которые ковали победы на поле боя и обеспечивали жизнеспособность государства, требуя при этом полного подчинения во всех сферах, включая вопросы веры. С другой стороны, были лидеры церкви, выступавшие против такого положения вещей, поскольку светская власть, по их мнению, не вправе вмешиваться в дела Всевышнего. В упомянутый период конфликт проявлялся по-разному. До Тарасия, возглавлявшего Константинопольскую кафедру в 780-е гг., патриархи в VIII в. были крайне слабыми фигурами, которые назначались и смещались по прихоти императора. С Тарасия начался период влиятельных патриархов, как правило, интеллектуалов мирского происхождения, например Никифора или Фотия, которые могли отстоять свою власть. В этой связи иконоборчество называли императорской ересью, которая была обречена на провал. Возвращение к иконопочитанию стало победой патриархата. Несмотря на громкие заявления, сделанные на Никейском соборе в 787 г., во многом заимствованные из запутанной теологии икон Иоанна Дамаскина, традиция почитания религиозных изображений была слишком сильна, чтобы исчезнуть в результате теологических или политических споров. Рассматривая все преобразования, через которые империя прошла в VIII и IX вв., а также учитывая, что эти трансформации не были плавными, а возникали в результате конфликтов и компромиссов, можно сделать вывод, что иконоборчество являлось скорее отличительной чертой, нежели основным занятием той неспокойной эпохи.

Вновь возвращаясь к теме оценки ресурсов, следует отметить, что в столице существовали библиотеки с огромным количеством книг, поскольку в то время и иконоборцы, и иконопочитатели публиковали обширные антологии. Помимо того что они служили орудием в различных дебатах, само изучение религиозных текстов принесло плоды уже в следующем, X в.

Еще одним стимулом стал интерес к исламу. Уже в VIII в. некоторые византийские авторы (например, Иоанн Дамаскин или христианский епископ Феодор Абу Курра, писавший на арабском языке) знали о Коране и даже ссылались на него как на серьезный источник. В IX в., вероятно, в Сирии был сделан перевод значительной части Корана на греческий язык, а уже в конце 860-х гг. Никита Византийский написал первое опровержение Корана. В тексте говорится, что христиане, живущие под властью ислама, вправе дистанцироваться от новой религии. В этих словах, однако, кроется нечто большее, чем просто полемика.

Вторая половина VIII в. стала периодом культурного расцвета Аббасидского халифата: под патронажем государства и элиты на арабский язык были переведены сотни работ по греческой философии, медицине и науке. Без сомнения, византийцы знали об этом процессе, поскольку мусульманские правители часто отправляли послов с целью получения редких рукописей или при любом удобном случае просто опустошали библиотеки. Интерес византийцев к тем же текстам, что переводили и осваивали мусульмане, проявился в IX в. – такое совпадение не случайно.