- Где? В каком месте? - оживилась Лиза.

- Он не назвал. Сказал: там, где обычно. Ничего, мы егоот самого дома доведем, никуда он не денется.

- Славик, но мы за ним следили почти две недели, -осторожно заметила она. - У него есть только одно место, которое тянет накатегорию "обычно". Это ресторан, где он обедает каждый четверг. Он ивчера там был.

Больше ни одного места, которое он посещал бы регулярно, уБогданова нет Что-то не сходится.

- Лизонька, мы наблюдали за ним всего две недели, ачто, если это самое "обычно" у него раз в месяц случается? И потом,что ему мешает сегодня пойти в ресторан?

- Ничего, - вздохнула жена. - Почему-то все получаетсясовсем не так, как в книжках или в кино. Долго, нудно, скучно, ничего непроисходит…

- Погоди, - Слава снова жестом остановил ее, - там нашмэтр со старухой разбирается.

- …да как же, Глебушка, я ведь обед приготовила… Ты жевчера ходил в ресторан. Зачем же сегодня?

- Мне нужно, Глаша. И не спорь со мной - Так ведьпропадет же все! И суп, и жаркое, я баранинки свежей на рынке взяла… Господи,выливать, что ли, прикажешь? Ты бы с вечера упредил, что не станешь домаобедать, я бы деньги на продукты не тратила, а то ведь требуешь, чтобы самоедорогое, самое лучшее, самое свежее, а сам… Столько денег на ветер выбрасывать!

Не дело ты затеял, Глебушка - Не переживай, Глаша, я на ужинвсе это съем. Ну что ты переполошилась, в самом деле?

- Так на ужин у меня другое сготовлено! Глебушка…

- Ну что еще? Подлей-ка мне кофейку… Спасибо.

- Глебушка, это из-за того борща? Да? Ты теперь нехочешь дома обедать, потому что мне не доверяешь? Думаешь, я совсем стараястала и суп не могу правильно сварить? Ты всю жизнь на обед суп ешь, я тебя такс самого младенчества приучила, и ты теперь моими супами брезгуешь и на обедбудешь в рестораны ходить, да?

- Глаша, да побойся бога, что ты такое несешь? Просто уменя изменились планы. Могут у меня планы измениться? Возникли непредвиденныеобстоятельства, у меня в ресторане деловой обед.

- Знаю я твои обеды, - в голосе женщины Слава уловилслезы, - раньше всегда, если с кем надо встретиться, так к тебе приходили, и яна всех готовила и подавала, а теперь вон чего выдумал: деловой обед вресторане. Нет уж, Глебушка, ты скажи прямо: не доверяешь мне? Думаешь, у меняборщ прокис, так теперь все время так будет?

- Да успокойся ты, Глаша! Ну что ты из мухи слонаделаешь?

- А я тебе скажу, что не мог у меня борщ прокиснуть заздорово живешь! Не мог!

- Ну хорошо, хорошо, не мог. И что из этого?

- А то из этого, что отравить тебя хотели! И тыпрекрасно знаешь, кто и почему. Я тебе еще в среду велела обратиться кудаследует, а ты меня не послушал!

- Глаша! Ну сколько можно…

- Сколько нужно, столько и можно! Ты на все глазазакрываешь, ничего знать не хочешь, а люди-то не все такие добренькие, как тыоб них думаешь. Ты вот считаешь, что раз мне восемьдесят два года, так я уже ив кухарки не гожусь, и вообще из ума выжила, потому у меня и суп порченый, имнительная я, и говорю глупости, ан нет! Нет, Глебушка! Мне восемьдесят двагода, поэтому я много чего знаю и понимаю, а чего не понимаю, так то чувствую.Ненавидят они тебя, со свету сжить хотят, пока ты живой, не будет им покоя.Убьют они тебя, Глебушка.

Отравить не получилось - что-нибудь другое придумают. Тыпоосторожней будь.

- Оставь меня, Глаша, - голос у Богданова усталый ипечальный. - И не смей втягивать меня в эти идиотские разговоры. Ты знаешь, какя к этому отношусь. Принеси мне из кабинета папку, она на столе лежит, я надрукописью поработаю. Хорошо тут у камина, тепло…

И не мешай мне.

- Не буду, Глебушка, не буду, работай спокойно.

А только, может, передумаешь насчет обеда-то? А? Оставайсядома, пригласи своего гостя к нам, я хороший сервиз поставлю, приборысеребряные положу, салфеточки накрахмаленные, хрусталь, стыдно не будет. А,Глебушка?

- Глашенька, - теперь у Богданова голос был хоть иусталый, но не такой печальный, в нем, зазвучали нежность и тепло, - я тебяочень люблю. Ты единственный близкий человек, который у меня остался. Я тебязнаю столько, сколько самого себя помню. Меньше всего на свете я хотел бы тебяобидеть. И если я не обедаю сегодня дома, то только потому, что так нужно. Необижайся на меня, старушка моя дорогая. Иди ко мне, я тебя поцелую.

"Барин - он и есть барин", - с непонятно откудавзявшимся раздражением подумал Слава Боровенко. Хочешь поцеловать старуху, такоторви задницу от кресла, встань, подойди и поцелуй. А то "иди ко мне, ятебя поцелую", как будто одолжение делает. Посиживает себе в мягкомкреслице, ножки подагрические у камина греет, страницами шелестит, великогомастера пера из себя изображает, а к старухе, несмотря на все ласковые слова,относится как к прислуге. В каком-то интервью Богданов говорил, что ГлафираМитрофановна его с трех лет нянчила, то есть он вырос у нее на руках. Если так,то Глеб Борисович должен к ней как к матери относиться, а не как к прислуге.

Слава подумал о своей матери. Да он пылинки с нее сдуватьготов! Всю жизнь мама рядом с ним, всегда готова прийти на помощь, приласкать,утешить. Жаль, что нельзя рассказать ей о том, что происходило с ее внукомЮриком и что происходит сейчас с ее сыном и невесткой, мама этого не переживет.Как можно признаться ей, что он, Слава, давал огромную взятку, чтобы вытащитьЮрку из тюрьмы? Как сказать, что из-за этого он вынужден нанимать квартирноговора, прослушивать квартиру известного писателя, следить за ним самим и егосоавторами? То, что он делает, предосудительно само по себе, но гораздо хужето, ради чего он это делает. Он ищет материалы, разоблачение преступников, ивовсе не для того, чтобы восторжествовало правосудие, а для того, чтобы этихсамых преступников от правосудия спасти.

Разве можно допустить, чтобы мама знала об этом?

Его тяготило, что есть вещи, которые ему приходится скрыватьот матери. В ее глазах он - чудесный, порядочный, благородный и честныйчеловек, любящий сын, муж и отец. И каждый раз, глядя в ее полные нежностиглаза, он внутренне мертвеет от мысли о том, что он не такой, совсем не такой,и если она узнает, какой он на самом деле, она его разлюбит. Или умрет от горя.Если бы Юрка получил срок и пошел в зону, это стало бы их общим горем, и можнобыло бы обсуждать его с мамой, и горевать на ее плече, чувствуя, как теплаярука гладит, утешает, вливает в него силы. И Слава по-прежнему не толькооставался бы в ее глазах честным и порядочным, но и искренне считал бы себятаковым и не думал бы каждый раз, что получает от матери то, чего не заслужил,чего недостоин. Он при встречах с матерью не чувствовал бы себя вором. На однойчаше весов - любовь матери, на другой - судьба сына. И как тут взвешивать?Заглядывая внутрь самого себя, Слава Боровенко честно признавался, что если быпринимал решение один, то принял бы его в пользу матери. Решение всегда нужнопринимать в пользу того, кто слабее. Юрка виноват, вот пусть и отвечает.Молодой, здоровый, сильный балбес.