Пакстон, как никогда раньше, винила себя в том, что не вышлаза Питера замуж.

— Слушай, поедем в Канаду, — шептала она. Они лежалив спальне Пакстон и говорили о том, что им предстоит. Вильсоны хотели, чтобыона в эти последние дни пожила в их доме, была с ними рядом. У Пакстон быласвоя комната, и Питеру каждую ночь приходилось незаметно пробираться к ней вспальню, а на рассвете возвращаться к себе, вот только спать они не могли. Ониустали, днем были мужественными, сдержанными, спокойными, но приходила ночь, иПитер с Пакстон оставались наедине со своей судьбой.

За эти два месяца Питер похудел, впрочем, заодно и возмужал,только в глазах появилось отчаяние.

— Я не хочу этого, но должен. Мы не можем поехать,Пакс, — сказал он тихо и закурил сигарету. Раньше Питер почти не курил,это стало привычкой на учениях в Форт-Орде. — Что я там забыл?

— Ты юрист. Ты можешь практиковать там.

— И разбить сердце отца. Пакс, я же никогда не смогувернуться.

— Чушь. Однажды все вернутся домой, слишком много нашихв Канаде, властям придется смириться с этим.

— А если нет? Тогда я не вернусь. Малыш, не стоитрисковать всем.

А если он вообще не вернется? Никогда? Стоит ли рисковатьжизнью? Положение было безвыходным: ему двадцать шесть лет, у него прекрасноеюридическое образование, он помолвлен, и вот его посылают во Вьетнам. Ужас.

— Питер, пожалуйста… — Она прижалась к нему, в ееглазах стояли слезы, он чувствовал одновременно ее боль и обиду за себя. Ведь втом, что происходит, не было его вины, но принять то, что предлагала Пакстон,он не мог. Он не имеет права. Идти на эту войну он не хотел. Когда-то в своевремя Питер сжег военный билет. И все же он знал, что должен идти, ко всемупрочему он же американец и хочет послужить своей стране. Питер припомнил, каких натаскивали на учениях: они должны ненавидеть «чарли», они должны знать, что«чарли» ненавидят их. И потом, все эти жуткие истории о подростках, снующихповсюду с «Калашниковыми», заброшенных штольнях, о вьетконговцах, от которых неукрыться и которые всегда готовы тебя убить. Но было и другое, о чемпомалкивали: боль, страх, потеря близких, смерть. Один неверный шаг, и тебянет.

Ты просто устал и плохо соображаешь, и молодая вьетнамка смалышом на руках падает замертво — это был твой выстрел.

И все же он готов. Он успокаивал Пакстон, мать. Он будетосторожен — никакого удальства. Новые обещания, новые клятвы, чтобы осушитьслезы любимой. Они простились, Питер поцеловал ее и нежно посмотрел ей в глаза.

— Я вернусь ради тебя целый и невредимый… Мы поженимся,и будет у нас четырнадцать детей. Приготовься, Пакс. К тому времени я будустарым.

Пакстон еще не знает, что готовиться ей предстоит совершеннок другому.

— Знаешь, мы могли бы пожениться до твоего отъезда.

Он думал об этом, но жениться сейчас — в спешке,расставаясь, возможно, навсегда, в страхе потерять друг друга… Пакстон моглаостаться вдовой — нет, только не это. Пакстон будет ждать его и дождется. Неэтого он боялся, и потом, разве все эти годы они не были мужем и женой?

— Я люблю тебя, — прошептала она и поцеловала его,он улыбнулся и пошел к себе, уже светало. Март 1968-го, воскресенье, на следующийдень Питер уедет во Вьетнам. Впереди был трудный день.

Утром пришли Габби и Мэттью, а с ними малышка Марджи, ейбыло пятнадцать месяцев, она уже ходила и была страшной непоседой. Габби ждаласледующего ребенка. Сразу после ленча они с Питером пошли прогуляться в сад идолго говорили там. Вернулись они расстроенные, в глазах стояли слезы… Кто неплакал в тот день…

Вечером вся семья собиралась у приемника. Транслировали —все уже сбились со счета какую за последнее время — речь Линдона Джонсона. Он обещалсократить число вылетов боевых самолетов, а потом обещал мир. Затем прозвучалапотрясающая новость: он не будет выставлять свою кандидатуру на переизбрание.Было о чем поговорить, но для Вильсонов предстоящий отъезд Питера затмевалсобою все.

Ночью Питер пришел к Пакстон раньше обычного, родители ещене легли спать, но ждать он не хотел, просто не мог. В комнате было тихо, онилежали обнявшись и плакали. Он не хотел умирать, не хотел убивать, не хотелэтой вынужденной разлуки с любимой. И все же он пойдет на эту войну, решениебыло бесповоротным. Пакстон по-прежнему винила себя за то, что не вышла заПитера раньше, но тогда ей казалось вполне разумным, что сначала нужно окончитьколледж. А сейчас? Что разумно сейчас? Война, потрясшая мир своей несправедливостью,война, которую незачем выигрывать, которую мы можем только проиграть?Бессмыслица, роковая ошибка. Так думала не одна Пакстон.

Они стояли у окна и смотрели, как восходит солнце… Это утропрощания навсегда сохранится в их сердцах, это солнце запомнится навсегда.

Простившись, Питер пошел к себе, у дверей гостиной онстолкнулся с отцом.

— Доброе утро, папа. — Он горько улыбнулся.

Эд Вильсон только кивнул, он не мог говорить. Он ясно помнилПитера совсем маленьким, а теперь это был взрослый, самостоятельный мужчина.Старый Эд Вильсон чувствовал, что теряет сына.

За завтраком собралась вся семья. Все старались выглядетьбодрыми, но в воздухе ощущалось напряжение, ели в молчании.

В конце концов Питер не выдержал, медленно отодвинул стул,поднялся и, опустив голову, сказал:

— Зачем вы так? — Стол был превосходен, услужливаягорничная, декор в духе последних достижений американского просперити, а вокругте, кого любил он, кто любил его. — Простите, я вас оставлю. —Искренность этих слов прорвала завесу молчаливого ожидания и настороженности,все стали говорить перебивая друг друга, горячо… Пакстон вдруг поняла, какое жеэто счастье — вот так просто сказать о своих чувствах, выразить свою любовь ипечаль в прощальных словах. Если бы пришлось провожать ее брата, никто изродных не осмелился бы на подобную откровенность.

Спустя полчаса они уже были в пути. Они направлялись вФайерленд, на базу ВВС Трэвис. Питер был уже в форме, за спиной у него виселогромный рюкзак. На базу ему приказано было явиться к полудню, но точноговремени вылета Питер не знал. Впрочем, это было уже не так важно.

Теплый солнечный день. Они ехали молча, все слова были ужесказаны. Когда они приехали, шофер мистера Вильсона вышел из машины, подошел кПитеру и крепко пожал ему руку.

Это был искренний жест, жест одобрения и гордости.

— Удачи тебе, сынок. Ни пуха ни пера. — Он былсолдатом на второй мировой войне, и для него слово «война» имело вполнеконкретный смысл. Но когда он шел на войну, он знал зачем, кто его враги и зачто он сражается. У Питера такой уверенности не было, он лишь кивнул.

— Спасибо, Том. Будь счастлив. — Он попрощался сотцом, матерью, Пакстон. — Будьте счастливы, я люблю вас, оченьлюблю. — Питер в последний раз взглянул на Пакстон, прощальный взгляд,последние слова. Он отвернулся и пошел прочь, дальше он должен был идти один.«Пожалуй, так будет лучше», — подумал про себя Эд Вильсон. Прощаниезатягивалось и становилось невыносимым, особенно для Марджори. Что чувствовалаона, видя, как самолет уносит ее дитя в никуда?