Ему захотелось, чтобы эта женщина взяла его за руку и велапо жизни – куда ей вздумается. Он пошел бы за ней с закрытыми глазами, доверяяслепо и безгранично. Она знает о нем все – и не отворачивается с ужасом. Онавытягивает его из ледяной бездны одиночества, гладит по голове, согревает,утешает. Он не замечал ее некрасивости, ему было неважно, как она выглядит.

У Регины были большие планы. Но она знала, что одна несправится. Ей нужен был именно такой человек, как Веня Волков, сильный,беспощадный, напрочь лишенный сострадания к другим, но при этом безграничнопреданный и покорный ей. То, что она еще и воспылала к нему страстью, было лишьприятным дополнением, не более. Во всяком случае, она старалась убедить себя вэтом…

С тех пор прошло четырнадцать лет. Регина оказалась права всвоих расчетах. Лютый голод, когда-то сжигавший душу Вени Волкова, стал житьотдельной самостоятельной жизнью, воплотился в могучую, беспощадную машину, вконцерн «Вениамин».

Волков не убил больше ни одного человека. Много раз емуприходилось нанимать убийц, подставлять противников и конкурентов, обрекая ихна верную смерть. Но это уже выглядело не как уголовное преступление, а какочередной ход в сложной и жестокой игре, которая называется «шоу-бизнес».

Теперь от той, прошлой, Регины, которая ненавидела своелицо, остались лишь голос и руки. Да еще волосы и фигура. Все остальное – форманоса, скул, губ, разрез глаз, крупные белые зубы – было результатомкропотливого труда хирургов-пластиков. И возраст не имеет значения, есливыглядишь на десять лет моложе, чем написано в паспорте.

Сегодня уже не важно, что настоящей Регине Градскойпятьдесят, что ее природное, Богом данное лицо было безобразно. Послепластических операций не осталось ни одной ее прежней фотографии. Даже израннего детства, даже из младенчества – все снимки были уничтожены, сожжены. ТаРегина, с картофельно-толстым носом, маленькими, близко посаженными глазками,скошенным подбородком и торчавшими вперед, как у кролика, верхними зубами,умерла. Смерть старой и рождение новой Регины, холодной идеальной красавицы склассическим тонким носом, строгим правильным овалом лица и ровными жемчужнымизубами, стоили нескольких десятков тысяч долларов.

Операции делались поэтапно, один день в швейцарскойкосметической клинике, расположенной в Альпах и считающейся лучшей в мире,стоил полторы тысячи – только день пребывания, без операций и процедур. Вклинике Регина провела сорок дней.

Когда врачи разрешили ей выходить на прогулки, онаотправилась в небольшую деревню, расположенную поблизости от клиники. Начистеньких, вымытых специальным шампунем улочках приветливые альпийскиешвейцарцы здоровались с высокой худощавой дамой: по-немецки, по-французски ипо-английски – кто как. Она отвечала, перебрасываясь с прохожими несколькимивежливыми словами – о погоде, о чудесном альпийском воздухе и живописном горномпейзаже. Она свободно владела тремя этими языками, немецким, французским ианглийским.

На то, что лицо дамы закрыто плотной вуалью, ни прохожие, нихозяева милых магазинчиков и кафе не обращали внимания: такие дамы, богатыепациентки известной клиники, для местных жителей были привычными и желаннымигостьями. Они давали маленькой деревне дополнительный доход.

В уютных чистеньких кофейнях и кондитерских были отведеныдля пациенток клиники специальные уголки, где столики прятались за плотнымикружевными или бархатными шторами, царил тактичный полумрак, и хозяева вежливоотводили взгляды, принимая заказы. Конечно, ведь для того, чтобы сделать глотоккофе и надкусить воздушное пирожное, необходимо приподнять вуаль.

На первой своей прогулке Регина набрела на хорошенькую,словно игрушечную, лютеранскую кирху и заказала поминальную службу по себесамой, по прежней несчастной и безобразной женщине, которая умерла здесь, вАльпах, под тонкими волшебными скальпелями хирургов-пластиков.

Хор красивых альпийских детей пел поминальный реквием такнежно и печально, что Регина; стоя в полупустой кирхе, чуть не заплакала под своейгустой вуалью, но сдержалась – пока не зажили операционные швы, этого нельзябыло себе позволить…

Но теперь она могла и плакать, и смеяться от души. Ей былона вид не больше сорока, и этот возраст ее вполне устраивал, ей будет столькоже еще лет десять-пятнадцать, а потом опять можно съездить в Швейцарские Альпы.

Каждый раз, останавливаясь у зеркала, чтобы поправитьприческу и освежить легкий макияж, Регина видела полумрак маленькой альпийскойкирхи, чистые личики швейцарских детей, слышала сладкое многоголосьепоминального реквиема и строгие, свежие, холодноватые звуки органа. Иногда ейопять хотелось заплакать – и она плакала, не стесняясь, если, конечно,обстановка была достаточно интимной для таких странных, неожиданных слез.

Катя плохо переносила холод, а в последнее время мерзлапостоянно. Она не выходила из дома после того, как вернулась с Митиных похорон.И к ней никто не приходил, не звонил. О ней забыли, словно для всех она умерлавместе с Митей. Катя старалась не думать о том, что денег в доме нет никопейки, ампулы кончаются, а новых она купить не сможет. Скоро ее начнетломать.

Еще день она попытается протянуть на таблетках. А не лучшели сразу вколоть все ампулы, выпить все оставшиеся в доме таблетки, сдобрить ихдвумястами граммами чистого медицинского спирта? Там, в буфете, должна стоятьбутылка. Это будет легкая и приятная смерть, куда приятней, чем то, что сделалс собой Митя.

«А правда, почему он не поступил так, если уж решилпокончить с собой? В доме достаточно лекарств. Куда проще и приятней запитьгорсть „колес“ чистым спиртом, уснуть и не проснуться».

И вдруг ей пришла в голову мысль, что Митя так сильноненавидел наркотики, что предпочел им петлю. А вслед за этой пришла следующаямысль: почему же все-таки менты и врачи уверяли, будто он был под кайфом? Ицарапины на руке… Они и правда были, царапины и точечные следы иглы. Просто доэтой минуты Кате не хотелось думать. Каждая мысль о Мите причиняла физическуюболь, это было похоже на ломку. В голове все путалось, подкатывала тошнота, вушах нарастал гул, хотелось быстро уколоться и все забыть. Но надо было тянутьампулы, их осталось совсем мало. И никто не даст денег.

Взглянув на часы, она обнаружила, что уже вечер, ивспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Надо было встать и хотя бывыпить горячего чая. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но от голода сильнотошнило, желудок сжимала тупая боль. Накинув поверх халата Митину джинсовуюкуртку, она отправилась на кухню.

В холодильнике остались только засохший кусок сыра ирасполовиненная банка консервированной кукурузы. Были еще черствый хлеб, чай исахар. Катя почти не ела в эти дни, иногда только согревала себе чай и жевалакусок хлеба, не чувствуя вкуса. Пока грелся чайник, она сидела неподвижно натабуретке и смотрела в дверной проем. Опять перед глазами возникли Митины босыеноги, длинное большое тело, странно-спокойное, какое-то отрешенное лицо.