Контингент больных в Институте судебной психиатрии им.Сербского, куда она попала молодым ординатором, был особый. Перед Региной проходилиодин за другим убийцы, насильники, садисты. Работая с этими людьми, осторожнопробуя на них свои экстрасенсорные и гипнотические возможности, Регинаобнаружила, что, кроме примитивных олигофренов, сластолюбивых озлобленныхимпотентов, взбесившихся алкоголиков, попадаются среди этой публики такиеяркие, сильные и одаренные личности, каких нет среди прочих, нормальных, людей.

Больше всего ее интересовали серийные убийцы, те из них, ктобыл абсолютно вменяем, имел высшее образование и весьма высокий интеллектуальныйуровень. Такие отдавали себе полный отчет в своих действиях, убивалибескорыстно, не ради материальной выгоды, а ради решения своих глубокихвнутренних проблем. Их было очень мало среди обычных убийц-ублюдков. Их былосложно вычислить и поймать. Они казались Регине гениями злодейства – живымопровержением известной пушкинской формулы: «Гений и злодейство несовместимы».

Эти люди не вызывали у нее ни страха, ни отвращения. Онибыли ей интереснее всех других. Она копалась в черных глубинах их подсознаниятак же спокойно, как на первом курсе института препарировала трупы. Она какбудто искала ответы на сжигавшие ее душу вопросы…

Потом, когда коллеги заметили ее опыты, пришлось уволитьсяиз института. Регина отнеслась к этому вполне спокойно. Она знала, что непропадет.

К тридцати годам у кандидата медицинских наук РегиныВалентиновны Градской имелась двухкомнатная квартира в центре Москвы, добротный«жигуленок», куча дорогих шмоток, драгоценности.

Среди ее пациентов были известнейшие актеры, писатели,эстрадные певцы, чиновники партийного аппарата, их дети и жены. Она лечила этуизысканную, капризную публику от алкоголизма, наркомании, импотенции, отдепрессий и психозов. Пациентам гарантировалась полная анонимность, но главное,лечение было мягким, эффективным и безвредным. Никаких «торпед» и абстиненций,никаких разрушительных психотропных препаратов. Только голос и руки.

Вениамин Волков появился в ее квартире холодным ноябрьскимвечером 1982-го. Один знакомый чиновник из ЦК ВЛКСМ позвонил и попросил еепринять «хорошего парня, Вашего земляка, тобольчанина».

Широкоплечий, голубоглазый, он робко присел на краешек креслаи стал тихо рассказывать о том, что у него было тяжелое детство и теперь ониспытывает сложности в интимных отношениях с женщинами.

Регина раскрутила его очень быстро. Под гипнозом онрассказал ей во всех подробностях, как изнасиловал и убил семерых.

– Мне страшно, – говорил он, – я боюсь, что рано или поздноменя поймают. Я не хочу убивать, но это сильней меня. Я чувствую неодолимый,чудовищный голод. Этот голод стал моей сутью, душой. Душа моя выше моейпсихики, выше моего разума. Только высота эта опрокинута вниз.

Регине часто приходилось иметь дело с мужскими и женскимисексуальными проблемами. Ее пациенты в состоянии гипнотического сна выдавалисамые интимные подробности. Для Регины не было ничего тайного и неясного в этойсложной области человеческой психики. Самые тонкие сексуальные переживаниясвоих пациентов она выслушивала с холодным любопытством исследователя.

Сама она к тридцати шести годам осталась девственницей,давно поняла про себя, что абсолютно и безнадежно фригидна. Но в отличие отсвоих пациенток вовсе не страдала из-за этого. При ее внешности фригидностьбыла только благом. Она не могла себе представить мужчину, который способенувлечься ею не из жалости, не из корысти, а просто так.

Слушая откровения серийного сексуального убийцы, глядя наего широкие плечи, красивые сильные руки, Регина вдруг с удивлением обнаружила,что именно такого мужчину ждала всю жизнь. Это открытие ничуть не напугало ее.Она уже знала, что сумеет обуздать лютый голод Вени Волкова, сумеет направитьего мощную энергию совсем в иное русло…

Не выводя его из гипнотического сна, она подошла к нему,провела ладонью по колючей щеке, осторожно сняла пиджак, стала медленнорасстегивать рубашку на его мускулистой безволосой груди.

– Ты больше не будешь убивать, – говорила она, прикасаясьгубами к его горячей коже.

Впервые в жизни Регина чувствовала острое, звериное желание,но холодное любопытство не изменяло ей даже в эту минуту.

Веня был полностью подконтролен ей. Он делал все, что онахотела и как она хотела. Она сливалась с ним в единое целое, проникала вглубины его подсознания, и от этого наслаждение становилось особенно острым ижгучим.

В какой-то момент его руки чуть не сомкнулись на ее горле.Но она была готова к этому. Она справилась, мощным волевым усилием приказалаему убрать руки с шеи. Он послушался…

Из гипнотического сна она вывела его только через пятнадцатьминут после того, как все кончилось. Он, совершенно голый, сидел на пушистомковре, посреди комнаты, и испуганно озирался по сторонам. Она накинула на негосвой халат. Казалось, он ничего не помнит и не понимает, но она знала – все,что произошло сейчас, глубоко врезалось в его душу, он никогда не забудетэтого. Она присела на ковер рядом с ним. – Вот видишь, все обошлось, я жива.Мне было с тобой очень хорошо. Ты сейчас все вспомнишь, осторожно и спокойно.

Он смотрел на чужую некрасивую женщину, которая сидела рядомс ним в его рубашке, накинутой на голое тело.

– Ты рисковала жизнью, – произнес он еле слышно.

– Ты тоже, – улыбнулась она в ответ.

Потом они пили чай в большой, уютной Регининой кухне. Веняостался ночевать. Ночью все повторилось – но уже без гипноза. Опять в самыйответственный момент его руки сомкнулись у нее на горле. Но тут же онпочувствовал острую боль под левой лопаткой и услышал спокойный голос:

– Ты не успеешь, Веня…

Боль отрезвила его. Он разжал руки.

Регина так и не выпустила из ладони рукоятку небольшого,острого, как бритва, кухонного ножа. Только потом, когда все кончилось, нож смягким стуком упал на ковер возле кровати.

– Прости меня, – говорил Веня, пока она промывала перекисьюводорода и смазывала йодом порез на его спине, – ты ведь понимаешь, я невиноват в этом. Это получается рефлекторно.

– Это скоро пройдет, – она нежно поцеловала его в плечо, –надо же, я не ожидала, что порез будет таким глубоким. Щиплет?

– Немного.

Она подула на рану. Ни мать, ни отец – никто не утешал его,когда он ранился, никто вот так ласково и осторожно не дул, чтобы не щипало отйода.

Он почувствовал себя маленьким мальчиком, которого любят ижалеют. Как будто он признался в скверном, отвратительном поступке, но его нестали ругать, не поставили в угол, не отхлестали по щекам, а приласкали иутешили.