– Шел январь сорок шестого, Регишенька. Какие уж тамгерои-полярники? На десять женщин – один мужчина. Мне было сорок. Я была однана свете, очень хотелось ребенка. Это был мой последний шанс.

– Лучше бы ты мне соврала. – Я не могу обманывать, ты жезнаешь… – Регина знала. И тихо ненавидела эту беспомощную, виноватую улыбку ипатологическую честность.

Мама никогда не врала другим. Только себе. Она постояннотешила себя приторно-сладкими иллюзиями, существовала каком-то идеальном,выдуманном мире.

– Наташа Ростова вовсе не была красавицей, – умильноговорила она дочери, – вот смотри, как описывает свою любимую героиню ЛевНиколаевич. – И она, прикрыв глаза, за читывала наизусть большие куски из«Войны и мира». – А княжна Марья? Этот образ – настоящий гимн духовной красоте.Вот послушай! – Опять следовал кусок из классического романа. – И пушкинская Татьянане блистала красотой. – Длинные цитаты из «Евгения Онегина», тоже наизусть, сприкрытыми глазами. – Пойми, Регишенька, переживать из-за того, что у тебя несовсем правильные черты лица, – глупо и скучно. От внешности ничего не зависитв жизни. Главное – духовная красота, доброта, ум…

Регина уже в двенадцатилетнем возрасте знала, что этобредни. Красотке, даже если она глупа до тошноты, все равно будет уютней в этоммире, чем умнице-дурнушке. Никакая духовная красота и доброта, никакой ум непомогут дурнушке. Чем старше Регина становилась, тем глубже верила в это.

Она всю жизнь зависела от собственной внешности. Все в еедуше вертелось вокруг этого главного стержня. Регина Градская была убеждена,что некрасивая женщина не может быть успешна и счастлива. Достаточно лишьодного взгляда в случайное зеркало, чтобы стать несчастной, чтобы любая победаиспарилась как дым. Да и не бывает побед у некрасивых.

Ей было четырнадцать, когда мама, испуганная грохотом извоном, вбежала в комнату из кухни и застала дочь, которая топтала осколкибольшого разбитого зеркала, сосредоточенно и тихо повторяя:

– Ненавижу! Ненавижу! Сжатые кулаки были в крови.

– Регишенька, доченька, что с тобой?!

– Уйди! Ненавижу! Этот нос, эти глаза, эти зубы… Ненавижу!

На следующий день мама поволокла ее за руку к невропатологу.

– Переходный возраст, – сказала невропатолог и прописалавалериановые капли. – Поверь мне, деточка, внешность – не главное в жизни. Вчетырнадцать лет все кажутся себе гадкими утятами. К шестнадцати ты расцветешь,вот увидишь.

«К шестнадцати я сойду с ума», – подумала Регина.

В платяном шкафу на месте разбитого зеркала так и осталасьголая шершавая фанера.

Регина всегда хорошо училась, ей все давалось легко. Ещёшколе выучила три языка: английский, немецкий, французский – сама, без учителейи репетиторов, по старым гимназическим учебникам, хранившимся в запасникахгородской библиотеки. С первой попытки, без всякого блата, поступила вМосковский мединститут.

Многие ее сокурсники бледнели и даже падали в обморок напервых занятиях по анатомии, у цинковых столов, на которых лежали трупы. РегинаГрадская спокойно бралась за скальпель, не испытывая при этом ни ужаса, нибрезгливости – ничего, кроме холодного любопытства.

Нельзя учить медицину, не препарируя трупы. Но сначала этотрудно, страшно. Живому человеку свойственно бояться смерти. А что можетнапоминать о смерти красноречивей и грубей, чем распластанное, распоротое телона цинковом столе институтского морга?

Все студенты-медики привыкают к анатомке, но потом, несразу. Регине Градской не надо было привыкать.

Хладнокровию молчаливой, безнадежно-некрасивой первокурсницыиз Тобольска поражались даже видавшие всякое на своем веку преподаватели. А ужоб однокашниках и говорить нечего. Соседки по комнате в институтском общежитиисторонились ее, как будто даже побаивались. Никто ни разу не одолжил у нее нисахару, ни соли, ни куска хлеба.

В комнате жило пять девочек, и почти все у них было общим.Если одна из соседок отправлялась на важное свидание, то ее экипировала всякомната – кто-то давал туфли, кто-то юбку. Регина никогда не давала своего и небрала чужого. На свидания она не бегала, в быту была аккуратна и экономна,умудрялась укладываться в скудную стипендию. Правда, с первого по шестой курсона получала повышенную стипендию, но все равно это были копейки.

Все ее вещи были скрупулезно разложены по местам, всему онавела строжайший учет – даже тетрадным страницам и чернилам в самописке.

Соседки по комнате любили «со стипушки» купить себе вЕлисеевском гастрономе чего-нибудь вкусненького. Тогда, в конце шестидесятых,еще свободно продавалась икра, севрюга, сырокопченая колбаса. Регина никогда непозволяла себе таких излишеств, но не потому, что ей не хотелось побаловатьсебя. Просто на такое баловство уходила половина стипендии.

Если другая девочка оставалась без денег, ее подкармливалисоседки. А Регина с самого начала поставила себя так, что ни у кого невозникало желания ее подкормить.

Все сессии она сдавала на «отлично». За шесть лет учебы ниразу не заболела, не пропустила ни одного занятия. Спала по четыре часа всутки, прочитала практически все, что имелось в богатой библиотеке института.Особенно зачитывалась книгами по психиатрии.

Больше всего на свете Регина Градская боялась сойти с ума.Она понимала, что ее зацикленность на собственной внешности граничит спатологией. Граница эта настолько зыбкая, что в любой момент глубокий комплекснеполноценности может перейти в заболевание.

Трудно не сойти с ума, когда ненавидишь себя, когда твоелицо в зеркале кажется кошмарным, омерзительным. И этот кошмар всегда с тобой.Собственное безобразие становится сверхценной идеей, потом перерастает в бред.

Чем глубже изучала Регина психиатрию, тем ясней понимала:четкой грани между нормой и патологией нет. При всей строгости и конкретностидогматов официальной медицины лечить душевные недуги никто не умеет. Ничегонового, кроме аминазина и галоперидола, не придумали, а эти препараты действуютна человеческий организм значительно страшнее, чем любые смирительные рубашки,решетки, электрошок.

Суть психиатрии осталась такой же, как и сто, и двести летназад. Врач видел свою задачу не в том, чтобы вылечить, а в том, чтобы сделатьдушевнобольного безопасным и беспомощным.

Регина была убеждена: человеческую душу надо лечить нехимией, а чем-то совсем другим. Она стала изучать экстрасенсорику и гипноз,прочитала об этом все, что возможно было прочитать в те годы. Она училасьлечить голосом, руками, взглядом. Иногда у нее возникало ощущение, что онапроникает в мозг и в душу человека, видит суть душевного недуга…