не мог не переправить это известие в Кабул, но с оговоркой для Массона, что Ост-Индская компания придержит само помилование «по понятным вам причинам»[472] и сохранит его в тайне. Массону оставалось только гадать, почему его помиловали и на каких условиях. Он не знал, «стал ли вольной птицей»[473], и понимал, что ошибочная догадка может стоить ему жизни.

Годами Массон выживал, рассказывая истории. Теперь он попал в паутину к Уэйду и день за днем все сильнее в ней запутывался. После почти десяти лет, проведенных в бегах, он беспрестанно боялся. Теперь его страх заключался в том, что помилован он только частично, благодаря его шпионству, и что помилование в любой момент, вероятно, пересмотрят. То и другое не соответствовало действительности. Но Массон испытал на собственной шкуре, что стать шпионом легко, а перестать им быть гораздо труднее.

Связь Массона с Кабулом становилась все крепче. «Официальное назначение агентом, – грустно писал он Поттинджеру, – как вы понимаете, прибавило мне обязанностей и ограничило мое проживание одним Кабулом и мешает заниматься куда более приятным поиском древностей»[474]. Но он доверял своим помощникам-афганцам. Те большую часть года теперь работали самостоятельно, скупая в Баграме монеты и проводя раскопки. «Один из них, по имени Хасан, – молодой человек, не покидающий меня все годы, что я в Кабуле, он – местный житель, привязан ко мне и остается со мной при любых обстоятельствах, проявляя замечательную преданность. Он весьма полезен в различных делах, на него можно спокойно положиться, он смышлен, его всюду рады видеть, а это редкое достоинство»[475].

Это была неспешная и дорогостоящая работа. Но каждая рупия от Уэйда шла на раскопки Массона, Поттинджер тоже продолжал присылать деньги, когда только мог. Помимо неизбежных трат при раскопках – «на точку инвентаря, прочее», – Массон вынужден был давать много взяток. У каждого местного чиновника были свои слабости. Один «разгонял работников, применяя вооруженные отряды. Мы объяснились, и я стал снабжать его лекарствами по его запросу, а также улучшал ему настроение, иногда преподнося ему фрукты». От каждого из «многочисленных людей, которых приходилось умасливать», нужно было откупаться отдельно. «Любой пункт, кажущийся сомнительным, – писал Массон Поттинджеру, отправляя ему отчеты, – я прошу вычеркивать»[476].

В Баграме начинали вырисовываться контуры древ-него города. «Во многих местах, – писал Массон, – достаточно углубиться на метр, чтобы наткнуться на полосы цемента, указывающие на очертания построек и жилищ»[477]. Хасан тоже находил все больше. Во всех комнатах маленького дома Массона лежали мешки с монетами, кучи украшений, шкатулки. Перед ним открылся целый новый мир. «Это не только проливало свет на тьму, в которой веками тонули целые народы, но и опровергало многие теории, прежде принимавшиеся в научном сообществе»[478].

Массон знал, что должен торопиться, чтобы поведать историю древнего Афганистана[479]. Он столько лет упорно трудился, а теперь другие могли его опередить.

В тысячах миль оттуда Иоганн Мартин Хонигбергер, трансильванский охотник за сокровищами, сочинял письмо в Британский музей. «Находясь в Кабуле более четырех месяцев, я раскопал ступы в городе и вокруг него, до самого Джалалабада, и все их вскрыл».

Обуреваемый желанием продвигать науку и с единственным намерением предложить Британскому музею скрытые пока еще и неведомые Европе сокровища и при этом прикидывая возможную оплату моих услуг… я никак не могу назначить стоимость столь важных и бесценных предметов. Но позволю себе привлечь ваше внимание к размеру понесенных мной расходов, более 1200 фунтов стерлингов, на переезд по суше из Лахора в Лондон, и к опасностям, коим я подвергался, к принятым предосторожностям, к усталости и к трудностям, и все это с одной целью – благополучно доставить эти сокровища в Англию. Из этого вы сделаете верный вывод о вознаграждении, которого я заслуживаю[480].

Когда Эдвард Хокинс, хранитель музейных древностей музея, увидел привезенное Хонигбергером из Афганистана, у него загорелись глаза. «Музей попросту обязан их приобрести, даже если придется заложить что-то, чтобы собрать на это деньги», – писал он[481]. Но 1200 фунтов были огромной суммой, ныне она эквивалентна 120–150 тысячам[482]. Вскоре Хонигбергер понизил свою цену до 700 фунтов. Кураторы музея ворчали о «явном надувательстве»[483] и старались наскрести денег на встречное предложение. «Ни в коем случае, – взывал Хокинс, – не упустите хотя бы что-то из сокровищ ужасного немца»[484].

Золотая, инкрустированная драгоценностями Бимаранская шкатулка, превосходившая значимостью всю коллекцию Хонигбергера, стоила Ост-Индской компании 5 рупий, 50–62 нынешних фунтов стерлингов[485]. По мнению Массона, компания хорошо нажилась на этом приобретении. Как-то раз он даже опрометчиво сказал это Уэйду.

Осенью 1835 года Массон получил вдруг яростное письмо от Поттинджера. Тот узнал от Уэйда, что Массон тяготится их партнерством и недоволен оплатой. «Вы вряд ли можете его [Массона] осуждать, – писал Уэйд Поттинджеру, – за предпочтение, отданное моему предложению, учитывая жизненную важность денег для его будущего благополучия»[486]. Массон не говорил ничего подобного, но Поттинджер клюнул на наживку. Он написал Массону в ледяном тоне, что тот больше не получит от него ни рупии на раскопки. Он больше не желал ничего знать о Массоне[487].

Массон был безутешен. Он написал Поттинджеру три длинных горестных письма с просьбами «поверить в мою невиновность и в то, что я даже не упоминал этих тем»[488]. «Я сожалею не только о том, что нарушена наша приятная переписка и что предприняты попытки разорвать столь ценимую мной связь, но и о том, что у вас родились неприятные чувства и упреки в мой адрес». Уэйд перекрутил его слова до полной неузнаваемости: «Хотя он [Массон] изображает дружелюбие и бескорыстие, я сильно сомневаюсь в том и другом»[489].

Уэйду нужен был беспомощный, полностью от него зависимый шпион. Теперь ему пришлось закручивать гайки: находки стали задерживаться в Лудхияне на неопределенный срок[490]. Отныне все письма о раскопках Массона нуждались в предварительном одобрении. «Я счел предосудительным, – написал Уэйд, – что вы сообщаете о них и по иным каналам, помимо меня»[491]. Массону перестали платить содержание. «Он, верно, учитывал, что у меня не остается никаких других способов гасить расходы, кроме одалживания в Кабуле, – записал Массон. – Подозреваю, его целью было связать мне руки, в чем он до некоторой степени преуспел»[492]. Но Уэйд недооценил Массона.

Вечерами, при свечах, под разносившиеся по Кабулу призывы муэдзинов[493] на молитву, Массон разбирал свои баграмские находки и силился их понять. Так это город Александра или нет? Монеты были помятые и стертые. Надписи на древней коре так хрупки, что порой рассыпались