городе Анурадхапура пришел, согласно древней хронике, «из Александрии, города греков, старый грек Махадхаммараккхита с тридцатью тысячами монахов»[509]. Индийские правители тоже были в восторге от греков: один из них отправил послов к преемникам Александра с просьбой прислать «сладкого вина, сушеного инжира и философа». (Вино и инжир были получены, но ответ гласил: «Наши философы не продаются»[510].)

Найденная Массоном цивилизация не была ни греческой, ни афганской, ни языческой, ни буддистской. Она была всем этим сразу. Эта культура не подходила ни под одну из моделей, описанных в исторических фолиантах. Города Александра не были изолированными бастионами греческой культуры в далеких краях. Многие из них закладывались как суровые военные гарнизоны, но большая часть была аванпостами любознательности. Люди в Александрии-в-Предгорье не противопоставляли Восток и Запад, а жили бок о бок с тем и с другим, учились у того и у другого, и так продолжалось более 2000 лет[511]. Массон понял: как у монеты есть две стороны, так и история мира – это взаимная связь. Греки и буддисты, Александр и Сикандар.

Массон нашел историю, за которой охотился много лет. То была история Александра Македонского и одновременно – его собственная: история о том, как чужестранцы обретают дом в чужом краю.

«Истина причудлива, – писал Массону Браунлоу, – она причудливее вымысла. Твоя история – прямо как рыцарский роман! И при всем твоем снисходительном отношении к собственному непостоянству эта тенденция относится и к тебе, она произрастает из того, чем питается». Он был уверен, что его старый друг стоит на пороге «открытия истории, которая не переставала быть загадкой целых 2000 лет»[512].

А потом к Массону пожаловали убийцы.

Как-то ночью его разбудил странный звук. Он открыл глаза и заковылял к двери. Вверх по лестнице спешили люди с кинжалами[513].

10

Эпоха разнообразия

Массон не сразу понял, что к чему. Лица непрошеных гостей были закрыты, они крепко сжимали рукоятки кинжалов[514]. Они явились по его душу.

Массон не был забиякой. Для выживания он предпочитал переговоры или бегство. Но этим людям было не до переговоров, а бежать ему некуда. Он забаррикадировал дверь своей комнаты и заорал во всю глотку, моля о помощи. На его счастье, злоумышленники не стали ждать, пока кто-нибудь прибежит на крик, и исчезли в закоулках Кабула так же быстро, как появились.

Но только для того, чтобы появиться снова следующей ночью[515].

Теперь Массон спал беспокойно, если вообще мог уснуть[516]. Раз в 2–3 недели, не желая пугать Уэйда, он отправлял свои донесения в Лудхияну. Он писал и клял про себя шефа шпионской сети. «Не смею доверить бумаге его имя, ведь я очень давно в Кабуле, часто слышу его в сочетании со словом “пес” и боюсь ошибиться и приписать также его»[517]. Всякий раз, беря перо, чтобы написать Уэйду, Массон боролся с желанием начать со слов «Дорогой Пес».

Донесения Массона служили британцам единственным окошком в Афганистан, их с растущим интересом изучал не один Уэйд, но и руководство Ост-Индской компании в Калькутте. Афганистан все больше притягивал их алчные взоры. «Пограничная политика, когда вы не можете долго сохранять мир, – предупреждал Массона Браунлоу, – ведет к тому, что стоит Ранджиту закрыть глаза – и будет нанесен удар. Нет смысла гадать, каким окажется результат: это будет расширение наших пределов»[518].

В начале 1836 года Массон поднимался по крутой дороге в Бала-Хиссар, откуда правил Дост-Мохаммед. Там он встал позади толпы, пригляделся и навострил уши. При звуке знакомого гнусавого голоса он вскинул голову. Речь держал высокий бородач «в легком атласном камзоле цвета зеленого горошка, в шелковых коричневых шароварах, в ботфортах, с серебряным позументом на поясе, застегнутом пряжкой шире солдатского нагрудника, в белой каске с золотой тесемкой и с кисточками»[519]. Иосия Харлан вернулся.

Харлан засиделся в Пенджабе, где сделался со временем не ко двору. Ранджит Сингх разоблачил двурушничество гиганта-американца и потребовал от него объяснений[520]. Чтобы добиться прощения, Харлан «смастерил для махараджи талисман» и показал его главному советнику правителя – Факиру Азизуддину. Как свидетельствует придворная хроника, его план провалился. Азизуддин, «человек образованный и способный, был удивлен этим талисманом жизни – поросенком на золотой цепочке – и рассказал о нем махарадже, который решил, что надо придумать достойное вознаграждение для Харлан-сагиба, чтобы тот ждал от выздоровевшего махараджи крупных даров. Тот [Харлан] затребовал 100 000 рупий [1 000 000–1 250 000 фунтов по нынешнему курсу], прежде чем приступить к лечению махараджи, и наговорил много чепухи». Придворные рассказали Ранджиту Сингху о его глупом поведении, махараджа разгневался и повелел выгнать его, босого, из города»[521].

Харлан объяснял, что был неверно понят, что вовсе не просил за талисман в виде поросенка 100 000 рупий. На самом деле он якобы хотел построить «гальваническую батарею» и подсоединить к ней Ранджита Сингха. «Его план гальванизации махараджи был охотно принят последним»[522], но тут прозвучала цена: материалы, заявил Харлан Ранджиту Сингху, обойдутся в те самые 100 000 рупий.

Уэйд, надеявшийся сохранить своего осведомителя в Лахоре, написал Ранджиту Сингху, что «Харлан-сагиб – весьма мудрый и разумный человек и что сделанный им талисман неплох, он всячески его нахваливал»[523]. Но было поздно. Ранджит Сингх «пригрозил обрушить на доктора Харлана свою месть, если тот не поспешит покинуть его владения. Доктор Харлан, хорошо зная нрав человека, с которым имел дело, не теряя времени, сбежал в Лудхияну»[524].

До Лудхияны Харлан добрался без гроша в кармане и подался дальше, в Кабул, отчаянно бранясь. Помощник Уэйда наблюдал, как он уходил. «Он заявил, что намерен вернуться с целой армией и отомстить бывшему своему хозяину [Ранджиту Сингху] за раны, которые тот ему нанес (по его словам). Он человек эксцентричный и, без сомнения, находчивый, но я очень сомневаюсь, что ему удастся так подействовать на правителя в Кабуле, чтобы исполнить угрозу»[525].

В Кабуле Харлан не изменил себе. Он сочинил для Дост-Мохаммеда стихи следующего содержания:

Ты – воин, не страшащийся войны!

Либо воздвигнуть трон, либо пасть геройской смертью,

Волею Аллаха и Пророка стяжать славу,

Рай для мученика – или почести для победителя[526].

Как и всё, к чему прикладывал руку Харлан, вирши звучали впечатляюще, но не выдерживали пристального рассмотрения. Дост-Мохаммед доверил их автору «в качестве временной меры»[527] горстку солдат. Харлан тут же стал величать себя «государственным советником, адъютантом и начальником штаба Дост-Мохаммед-Хана, эмира Кабула»[528].

Генри Поттинджер в Бхудже