рвал и метал. За несколько месяцев до этого он прервал всякую переписку с Массоном, но теперь получал от него из Кабула горестные письма. Читая их, он понимал, что Уэйд его одурачил. «Я имел истинное удовольствие, – писал он другу, – получить большой пакет писем от мистера Массона, в которых он полностью разъясняет мне свое положение и ясно доказывает, что капитан Уэйд по каким-то своим причинам использовал цитату из частного письма двухлетней давности, чтобы посеять рознь между мистером Массоном и мной и нарушить нашу дальнейшую переписку. Сказать, что письмо мистера Массона доставило мне удовольствие, значит почти ничего не сказать о моих чувствах в этой связи»[529]. Массону он написал: «Раз вы так цените мою дружбу, то можете рассчитывать на ее искренность»[530]. «О поступке капитана Уэйда, – продолжал он, – я не стану ничего говорить, чтобы не сорваться»[531]. (Вскоре Поттинджер передумал: из Бхуджа хлынул поток писем самому Уэйду, его начальству и властям в Бомбее и Калькутте.) «Вот уж не хотел бы я оказаться на месте капитана Уэйда!» – заметил один из знакомых Поттинджера[532]. Дружба Массона и Поттинджера возобновилась. «Я очень рад», – написал об этом Массон[533].

Впрочем, других поводов для радости у него почти не осталось. В 1836 году новым генерал-губернатором Индии был назначен лорд Окленд. Массон и Дост-Мохаммед надеялись на благоприятные перемены. «Прибытие лорда Окленда обнадеживает. Если отношения между Индией и Кабулом не получат развития, то отнюдь не по вине Дост-Мохаммеда, который не перестает сетовать, что к нему не направляют человека с надлежащими полномочиями», – отмечал Массон[534]. «Поле моих надежд, – цветисто писал Дост-Мохаммед Окленду, – прежде замершее под холодными ветрами тех времен, благодаря отрадной вести о прибытии Вашей Светлости превращено в цветущий райский сад»[535]. Но письма Дост-Мохаммеда оставались без ответа, и он вымещал свое разочарование на Массоне[536]. Тем временем у последнего опять накапливались долги. А тут еще в кабульской жизни произошли перемены.

Однажды, прогуливаясь в окрестностях города с другом, Массон увидел «бегущего человека с мушкетом», кричавшего: «Ференги еще здесь?» Кто-то указал ему издали на Массона, стрелок опустился на одно колено у ручья и тщательно прицелился. «Сейчас он выстрелит», – пробормотал Массон. «Быть того не может!» – возразил его друг. «Нет, он целится!» «Не успел я это вымолвить, как раздался выстрел, пуля просвистела в футе над нами»[537].

Массон мрачно гадал, сколько еще продлится это везение: рано или поздно его прикончил бы кинжал или пуля. Он отправил свои бумаги «на надежное хранение, к Поттинджеру»[538]. «Буду счастлив переправить постепенно все мои рукописи, – писал ему Массон, – и тогда буду уже не так опасаться несчастья со мной, которое вполне может произойти в этих краях»[539]. «Я отнесусь к их сохранению как к святой обязанности», – отвечал ему Поттинджер[540]. «Когда-нибудь в счастливом будущем, – с грустью писал Массон, – я смогу заняться ими со всем усердием»[541]. Он сильно утомился и был близок к нервному срыву.

Шпионить для Ост-Индской компании было очень трудно – до того, как в него стали стрелять. Теперь его жизнь в качестве марионетки Уэйда, «его инструмента и шута», и вовсе стала невыносимой. «Если мерить произвол [Уэйда] бедами, на которые он меня обрек, – размышлял Массон, – то он чрезвычайно велик»[542]. Браунлоу советовал ему не высовываться и помалкивать: «Я с тревогой узнал о разрыве между тобой и капитаном Уэйдом, ведь он влиятелен и всесилен и способен как помочь твоему будущему, так и перечеркнуть его»[543]. Но Массон устал отмалчиваться. «Не знаю, прав ли я, так ценя независимость, – писал он, – и оправдан ли мой страх зависимости, но, думаю, любой честный человек согласится: несчастен тот, чья судьба зависит от письма какого-нибудь секретаря»[544]. Его помиловали, и он решил, что пришло время выяснить, целы ли еще ниточки, за которые его прежде дергали.

Массон отправил письмо напрямую в Калькутту, «пойдя на отчаянный шаг – прося принять отказ от обязанностей агента в Кабуле[545], так как я стал относиться к патронажу властей как к проклятию»[546]. «Я не решался на этот шаг, пока не промучился 5–6 месяцев жестокой агонией, какой не знал раньше, – заключал он. – Я мало чего могу ждать от будущего, полагаясь на Бога и на свои собственные силы»[547]. Конверт с этим письмом Массон запечатывал трясущимися руками. Провожая взглядом курьера, выезжавшего из ворот Кабула, он знал, что, возможно, обрек себя на гибель.

Письмо Массона так и не попало в Калькутту. Уэйд перехватил его в Лудхияне, вскрыл, прочел и спрятал. В Кабул отправилось его елейное предостережение:

Молю вас заботиться прежде всего о ваших собственных интересах… Вы подписали обязательства, требующие как следует подумать, прежде чем решиться пренебречь возложенными на вас ожиданиями.

Возможно, вы считаете допустимым приносить в жертву личные преимущества. Однако я отказываюсь верить в то, что вы равно безразличны к надеждам, возложенным на вас великодушным правительством в обмен на вашу признательность и преданность, сущность коих надежд вы полностью осознавали.

Надеюсь, вы учтете соображения, побудившие меня не отсылать ваше письмо секретарю правительства, не предоставив вам возможности решить это самому; надеюсь, это побудит вас все взвесить – в связи как с правительством, так и с вашим будущим[548].

Разумеется, Уэйд блефовал: Массон был волен самостоятельно распоряжаться собой. Но его письмо как будто подтвердило худшие опасения Массона. Он действительно «подписал обязательства» перед Ост-Индской компанией, и его «будущее» оказалось бы в опасности, если бы он ими пренебрег. Помилование помилованием, а ниточки ниточками. Придется шпионить дальше, выхода нет.

* * *

Летом 1836 года Годфри Винь, английский путешественник в огромной белой шляпе, приблизился к древнему городу Газни в сто милях южнее Кабула. Хасан, афганский друг Массона, обследовал ступу поблизости. Винь подъехал к нему, чтобы поздороваться, и был удивлен дальнейшими событиями. Хасан и его работники «расчищали колодец, обычно находящийся в центре таких сооружений». Винь сказал Хасану, что «скоро познакомится с мистером Массоном и что тот не возражал бы, чтобы он заглянул в очищенный колодец. Но [Хасан] тут же уселся на крышку колодца, ударил по ней своей лопаткой и учтиво ответил, что это никак невозможно»[549].

«Хасан, – удовлетворенно записал Массон, – дал ему понять, что не позволит вмешиваться в работу, после чего он, озадаченный, уехал в Кабул»[550]. Массон и Джабар-Хан встречали Виня у въезда в город. «По их совету, – пишет Винь, – я снял свою английскую охотничью куртку и широкополую белую шляпу