на пустом месте перед палаткой. После долгих рассуждений и восклицаний на разных языках он наконец сообразил тот факт, что ему нужно зарезать курицу. У меня был маленький японский словарь, но единственными выражениями, относившимися к делу, были — «труп» и «птица», поэтому я приказал ему дать мне «труп птицы». Курица была надлежащим образом превращена в труп, принесенный ко мне для дальнейших инструкций. Из мимики китайца я сообразил, что он намеревается жарить птицу, не ощипывая перьев и не считает нужным предварительно ее выпотрошить!

Принявшись сам за работу, я дал ему урок, который он скоро усвоил, но когда дело дошло до жаренья курицы, он заявил, что нет топлива. Выражаясь деликатно, — это было досадно. После всех испытанных хлопот я должен был удовольствоваться мясными консервами, водой и сухарями.

Подробно рассматривая в подзорную трубу все окрестности, я, к великому моему удовольствию, усмотрел, что люди, посланные с корабля с моими припасами, уже пересекают песчаную отмель. До прихода их в лагерь должно было пройти часа два-три, и я пошел на вершину горы наблюдать за ходом сражения.

Японцам удалось укрепиться на очень сильной позиции, которую русские старались отбить назад. Позиция эта имела чрезвычайно важное стратегическое значение, господствуя над частью гавани и города. Сражение было весьма упорное. Я слышал впоследствии, что потери с обеих сторон были очень тяжелыми.

Ослы с моими припасами подошли около полудня. На одном было нагружено столь необходимое нам топливо — дрова, мешок с углем и два глиняных горшка. Подобно своему британскому прототипу, японский матрос искусник на все руки. Моему караульному наконец удалось смастерить печку с помощью железного крюка от палатки и колотушки.

В одном из горшков он сделал спереди квадратное отверстие, а сзади пробил две или три дырки для тяги воздуха. Получилась превосходная печка, которую он немедленно пустил в дело, начав варить на ней рис и жарить цыпленка. На случай дождя я заставил кули выкопать вокруг лагеря канаву, а после обеда пошел отыскивать место для постановки мольберта. Сначала было трудно объяснить китайцам, чего я от них требую, но я заставил одного нести мольберт и воду, другого — ящики с красками и складной стул. Через несколько дней эти обязанности совершенно вошли в круг их понимания; они сами брали мои принадлежности и устраивали все на обычном месте во время моего завтрака. Почти каждый день меня навещал кто-нибудь из офицеров. Мои два матроса сменялись также правильно, как при несении обыкновенной службы. Находиться при мне было для них обязанностью нетрудной. Каждая пара проводила сутки в моем лагере, служа для моей охраны и, действительно, они фактически никогда не теряли меня из вида. Смена с корабля являлась в восемь часов утра.

Таким образом, в течение моего четырех- или пятинедельного пребывания в горном лагере почти половина команды перебывала в должности моих караульных. Действительно, со мной обращались почти как с владетельной особой. Доктор навещал меня два раза в неделю и всякий офицер, которому случалось быть вблизи вершины холма, обязательно заходил ко мне.

Я обставил свою палатку на манер японского дома. На полу лежали разостланные травяные циновки. Я и все мои друзья обязательно снимали сапоги перед входом, что обеспечивало безусловную чистоту. Я носил кимоно и большую часть своей работы исполнял на полу на японский манер. Сначала меня беспокоили мухи, но я отодвинул кухню подальше и перевел ослов на другой холм. Оставшихся мух уничтожили японцы-караульные. Они сделали остроумную хлопушку из гибкого обломка бамбука, которая действовала без отказа, и скоро моя палатка совершенно очистилась от этого бича.

Освоившись вполне с окружавшей меня обстановкой, большую часть дня я проводил на вершине горы с подзорной трубой и акварелью. Я оставался там обыкновенно до захода солнца. Оно великолепно закатывалось за горы, на которых кипел бой, и черные силуэты сражавшихся резко выделялись на красном диске. Тяжелые орудия грохотали все ночи подряд, но суда, набрасывавшие мины, не могли работать хорошо, так как стояли светлые лунные ночи.

На второе утро я выкупался в тазу, поставленном для питья кур. По этому случаю его особенно тщательно вымыли и вычистили; один из матросов вытер мне спину и окатил водой. Немного спустя другой караульный прибежал сказать, что на гору поднимается мой приятель переводчик и несет мне подарок, прекрасную рыбу «тай». Это род морского окуня, справедливо называемого японской лососиной; он одинаково вкусен холодный и горячий. Японцы считают его особенно тонким лакомством в сыром виде. Конечно, бросив все, я должен был идти навстречу приятелю. Выразив ему свое удовольствие и благодарность за принесенный подарок, я пригласил его разделить со мною обед. Это был очень приятный и знающий человек, сообщивший мне много сведений об окружающей местности: имена гор, долин и мест, где происходили самые значительные сражения. По его словам, высокая гора Шо-хо была театром одной из самых ужасных кровопролитных битв, и хотя прошло уже несколько недель, много трупов русских солдат еще до сих пор лежат не погребенными на тех местах, где они пали. Именно здесь, на этой горе, неприятель впервые прибегнул к помощи камней и скал, которые русские сбрасывали вниз на атакующие колонны. Он также указал мне новое место, куда был перенесен один из русских прожекторов; его вполне ясно можно было различить на ближайшем мысе, находившемся во власти русских; от действия японских орудий его защищал выдающийся утес.

В это утро «выколачивалась» вновь установленная русская батарея. Сосредоточенный огонь нескольких батарей и 11-дюймового орудия постепенно разрушал горный хребет, под прикрытием которого находилась эта батарея. Я наблюдал попадавшие в батарею японские снаряды, которые разрывались между орудиями, и я изумлялся, как могли русские выдерживать такой адски-губительный огонь. Раненых уносили с позиции, но многие фигуры, неподвижно лежавшие ничком, — были убитые наповал. Несмотря на громадные потери, русские весь день держались у своих орудий и продолжали стрелять.

Осеннее солнце слишком палило после обеда — в пальцах появилось колотье, а на поверхности кожи — опасные красные пятна. Поэтому я решил работать после четырех часов. Стояла очень благоприятная погода для уборки сена. Косили каждый крошечный кусочек, где только росла трава; для срезывания ее употребляли род грубо сделанного серпа, нечто вроде широкого ножевого лезвия, вставленного в рукоятку под углом сорока пяти градусов. Китайцы брали с собой на сенокос ослов и работали целыми семействами.

Навестившие меня морские офицеры сказали мне, что предстоит большое сражение, так как японцы намереваются взять Северный форт, иначе называемый форт Двойного Дракона. Это грозное укрепление уже несколько раз почти переходило в руки японцев,