а не только дурища Танька, от челки царского золота, да еще римский профиль в придачу. Посмотри хоть на Анечку Мурину — думаешь, ради благоглупостей о бренно­сти мироздания поскакала за ним в Стамбул? — плюс общим счетом двенадцать кобылок. Клеить бабу — плести о возвышенном. «Купол Софии — покатая гора, а не скальный пик. Жизнь — не порыв, а дорога». Конечно! Необходима прелюдия. «Время как воздух. Камни прошлого — окаменевший воздух времени». Куда он клонит? «Что делает эти камни живыми? Соприкосновение». Наконец-то! Представляю, как он с Муриной сидит на крыше, созерцая дали, камни, лазурь, а ее горячее бедро все ближе. «Сначала забыть, чтобы потом вспомнить». Это он у кого-то пропер. По-моему, у Хэма. Но, конечно, забыть, если они все время под газом. В том тухлом отельчике, где он определил на постой кобылок, даже тухлая вода не текла из крана. Умывались — представляю их кобылий восторг — шампанским! Мурина мне сама проболталась. Причинные места тоже? А в Москве у нее муженек пыхтел над докторской. Лучше б над докторшей. Не пришло в докторскую голову (ты видел диссертацию? четыреста страниц обмылков), что жен без амбарного замка на известном месте в Стамбул не отпускают. Я с ним сталкивался у Волоховских — рогоносец был выпимши, исповедовался — «мы думали о карьере вместо того, чтобы думать друг о друге». Пейцвер, ты мне скажи, в каком инкубаторе выращивают таких чуд? Он что, думал, если Мурина напечатала кукуеву тучу статей, то ей не нужно простое женское счастье?

Пейцвер меня поберег, передавая монологи Пташинского. Моей персоне, оказывается, тоже досталось. Доползло кружным путем. «Он один в белом пальто», «рыцарь холециститного образа», «работает над книгой “Путь одинокой души среди выблюдков”», «забурел, а все равно буреет, когда при нем восторгаются другими искусствопедиками» и т.п. Шпильки младенческие (или выдохся на Вернье?), но была одна, которую все же не стоило произносить — «его проб­лема не в том, что любимая женщина живет не с ним, а в том, что у мужа любимой женщины денег больше, чем у него». Митька-то знает (или полузнает), да я сам ему сбрякнул разок (по пьяни), что иногда все же мы ошибаемся поворотом на жизненной трассе — он не понял — а я (синдром Мидаса) показал на Лену в красном сумраке сентябрьского дачного костра. Но Пейцвер, простодуша, точно, как Архимед, выскочил из ванной и носился по Москве. Далее. Я сделал ход не в духе барона Энгельгардта, а барона Унгерна. Нагрянул в ханскую ставку — звякнул Пташинскому. Он хохотал. Всем известно, что вы чисты, как Онегин и Ларина (вот я и не хотел бы…). Да кого, душа душещипательная, это волнует? Им до лампочки — начнут или не начнут базу землян на Луне! А Пейцвер на подтанцовке — что несет этот чурила так же эпохально, как радиостанция «Маяк». Тебе напомнить анекдот Фаины Георгиевны? но вы натуралы, тем более, предпенсионные… (А зачем Вернье пинал?) Ничего не пинал. Как есть, так есть. И что за бенц из-за Ленки, раз ты теперь с Шурымуриной? По-мужски выбор одобряю. (По-мужски — шел бы ты на хвою).

Снова дружба, так сказать. Но зря, прощаясь («крепко жму хвою» — могут себе позволить рафинированные люди? могут), я спросил, зуб на меня из-за фильмов, недостаточно ценю? (Сейчас бы ты недостаточно ценил!) Ну не стал вместе с тобой делать о психаонализе и художниках сецессиона. (Сейчас бы ты не стал! Ты был спринтером). Может, из-за Гуггенхайма, ты намекнул, надо бы свести. (На хвою Гуггенхайма посылаю!) А насчет фильмов — твоя проблема в том, что их четыреста — двести восемь? — но снял бы четыре, хорошо, десять — были бы великолепны, как фильм о твоем деде, например. Это я хотел сделать комплимент. Про деньги — да, надо колотить — тоже комплимент.

Я не контрразведчик (как выяснилось) и не проводил расследования: Пташинский (ради хохмы) подбил Раппопортиху составить мой «психологический ландшафт» — или она по собственной инициативе (после Пташинский ошалелому Пейцверу скормил). Спасибо, в устной версии (а может, где-нибудь печатный текст пылится?). Какой главный (мое имя) мотив? Боязнь отказа. Тревога из-за обязательств. Дети, муж, вся ерунда. Почему не втихую? — периодически все спят с женами однополчан. Да он бы рад-радешенек. А у нее сверхценности, так что скулы сводит. Но, полагаю, там не скулы. У нее спина дрожит, когда он здрасьте вам. Гомик? Не исключено. Ближе двойного назначения. Обрати внимание, что девочки — продукт после Вернье. Так с Женькой и у него вась-вась? Нет, с Женькой нет. На Женьку специальная план-карта. Я потому челомкалась с ней в Париже. Змеюка та еще, но я обставила. Пожалуй, там соматика. Гипотезу латентности базируем на Муриной. Ленка сразу превратилась в собственную тень. Готова была сжечь диплом: не-по-ни-ма-ю! Но мой профессиональный тупик длится, как ты знаешь, не дольше сигареты. Пара наводящих. Была на Кузнецком? нет? Мурина жалась к (мое имя), словно пятнадцатилетка. Была готова, что Ленка мне физию разделает. Ничего подобного. Его мужской магнетизм — несомненен — для убедительности присняв очочки. Я чуть не ляпнула: а как с мужским здоровьем? — но пóшло, согласись. Самое смешное — я, в отличие от всей вашей братии, почитываю его писульки, — это всхлипы о людях поступка. Попытка автотерапии. Типично. Засохнет за ноутбуком с последними каплями счастья на дне стаканá. Не спаивай, убивец. Возмечтал помочь родному человечку? снять тормозные? Не снять. Он пешеход… Всё забываю его допросить: что за блажь — существовать без автомобиля в наш автомобильный век?..»

22.

Имя вестницы, пересказавшей штудии Пташинского и Раппопорт, нетрудно угадать. «Разве так себя ведут лю-лю-лю-люди?!» — мне пришлось отпаивать ее чем-то медицинским — «Рада (дружественный всхлип), что немного тебя (всхлип) успокоила», — резонный вывод после второго пузырька, но, поверьте, Abgeschiedenheit («Отрешенность», как говаривал Майстер Экхарт), о которой мы узнавали на чердаке у Петровских Ворот, надежней всякой медицины. А еще Пташинский, когда в ударе (а когда не в ударе?), имитирует Вернье — голос, интонировку, барственный баритон, игривые — а как иначе? зато аудитория слопает что угодно — паузы: «Слава — дым! — сказал Герострат, доставая спички» (все гогочут, я со всеми, но не припомню, чтобы Вернье отпускал анекдот с геростратовой бородой) — «Турецкий кебаб из макрели прямо с лодки! Угощайтесь!» — тут Пташинский подает встречную пискляво-женскую реплику — «А если мы станем пахнуть рыбой?» — «Ничего страшного. Девушка,