Вот тут-то Сластникова и остолбенела. А потом, как сказали бы Ильф и Петров, прозвучал крик ее, бешеный, страстный и дикий. Крик простреленной навылет волчицы.

Мне даже жутковато сделалось.

— Пойдем, Миша, покурим, — предложила я. — Да и ментов пора вызывать. Клиент созрел.

На следующий день отпустили Рудольфа. В тот же день тело Галины Луговичной по просьбе ее родителей было отправлено в Аткарск, для захоронения в родной земле. И Рудик, и Мальвина отказались туда ехать по известным причинам.

Но я этого, не высказываясь вслух, не одобрила. Все-таки и он был достаточно виноват перед женой, если довел ее до такого безумного поступка. В общем, никто ничего не выгадал в этой ужасной истории.

Кроме меня. Через два дня я была приглашена к Луговичным для получения причитающегося мне гонорара и заодно на обед в мою честь. Все-таки я циник, потому что от обеда не отказалась. Люблю, когда мне уделяют должное внимание.

Стол был накрыт по-царски. Начиная с зернистой икры и заканчивая ананасами с манго.

— Что-то вы ничего не едите, Танечка. Вот угря копченого попробуйте, — потчевала меня Мальвина.

— Выпей-ка лучше «Камю», чем «Клико» цедить, — не отставал от нее Рудольф.

А когда мы с ним вышли на кухню, чтобы покурить под вытяжкой, я спросила:

— Рудик, а почему же ты мне не сказал, что у тебя со Сластниковой роман был? Эта информация таким бы подспорьем была, что все гораздо быстрее бы закончилось.

— Да какой там роман, — отмахнулся он, разгоряченный коньяком. — Встретились всего пару-тройку раз. И то давно. И по глупости. Я уж и забыл даже.

— А вот она не забыла, как видишь.

— Да уж, кто бы мог подумать! Она ужасно липла ко мне потом. Еле отделался.

— Отделался? — саркастически усмехнулась я, выпустив ему в лицо струйку дыма.

— М-да… — опустил он глаза. — Если честно, мне просто стыдно стало, когда ты обо всех моих прегрешениях начала тогда спрашивать. Будто со стороны на себя посмотрел. Твоими глазами. Правда, Тань. Я ведь по-настоящему и не любил никого, — при этих словах он выразительно взглянул на меня. — А вот тебя любил. Можешь мне верить.

— Ты неисправим, Рудик. Ничему тебя даже эти страшные дни не научили, — ласково потрепала я его по щеке.

— Я понимаю! — с жаром воскликнул он, схватив мою ладонь. — Я понимаю, что ты мне не веришь. Но это так. Я все эти годы о тебе помнил. Я…

Он еще много говорил, а я про себя думала: вот так он и жене своей когда-то дифирамбы пел, и Вале Сластниковой, и бог весть еще кому. А что в итоге? Одна женщина на тот свет отправилась, другая на нары, а он — один, по-прежнему влюбленный в свою исключительность и по-своему несчастный. С тяжким грузом, с кровавым следом, который будет тянуться за ним до конца дней. И пусть благодаря моим стараниям он избежал уголовного суда. Но есть еще Высший суд, перед которым все мы равны и от которого не спасет ни адвокат, ни частный детектив.

— Ладно, Рудик. Вполне достаточно, — остановила я поток его нежных излияний. — В таких случаях знаешь как говорят: тело жены еще не остыло, а ты…

— Да при чем тут это? Или хочешь сказать, что я за все то, что она со мной сделала, венок ей возложить должен? Денег я отослал на похороны. Что еще надо?

— Головой хоть иногда думать, — грубовато отозвалась я, уже жалея, что пришла на этот идиотский обед.

Эх, погубит когда-нибудь мою репутацию тщеславие.

— Понимаю, конечно, — опустил он голову. — Ты думаешь, меня все произошедшее не мучает? Ошибаешься. Просто не хочу больше думать об этом. Я там, в камере, столько передумал, на всю жизнь хватит.

— Хотелось бы надеяться, — грустно улыбнулась я, потушила сигарету и вышла.

Он так и остался стоять возле окна, с тоской поглядывая мне вслед.

Деньги вручила Мальвина Васильевна, отозвав в свою комнату. Даже сверх положенного. В глазах ее блестели слезы благодарности:

— Если бы не вы, Танечка… Если бы не вы! Ох, не знаю, что бы было. Даже я в какой-то момент отчаялась, перестала собственному сыну верить. Какой же ужас мы пережили. Как я вам признательна! И Рудик, конечно, тоже. А он ведь мне рассказал, что вы еще со школы, оказывается, знакомы, — с заговорщическим видом зашептала она, определенно надеясь, что за этим последуют мои откровения.

— Не надо благодарить. Это моя работа, — только и сказала я, весьма ее разочаровав, а про себя подумала, что Рудик не только бабник, но и трепло.

Я вышла в коридор и стала прощаться.

— Таня, я провожу тебя, — подал он голос, — подожди.

— Нет, не надо. Меня там ждут, — соврала я.

И заметила, что Мальвина Васильевна обиженно поджала губки. Неужели хотела меня своему сынку сосватать? И чего он ей такого наговорил про наш давний короткий роман?

Я вышла во двор, вдохнув полной грудью воздух вечерней прохлады. И, предаваясь собственным, никому не ведомым мечтам, двинулась к арке.

— А! Вот она, красавица! — раздался чей-то странно знакомый голос.

Я даже вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. Вот только этого сейчас не хватало: передо мной стояла, уперев руки в бока, Анна Федоровна. Все в том же фланелевом платье и зеленых войлочных тапочках.

— Вот говорила же, что ты еще за мной побегашь! Говорила? То-то, красавица. Только денег я тебе не дам. Даже и не думай, — в голосе ее, однако, не было враждебности, — а вот спасибо скажу. Молодец, что вора так быстро нашла. Я всегда знала, что к частникам лучше обращаться.

Она улыбалась своими вставными челюстями, хитро поглядывая на меня.

— Пожалуйста, — ответила я, ровным счетом ничего не поняв, и пошла дальше.

— Если что, я опять к тебе приду, — крикнула мне вслед Анна Федоровна.

С ума она, что ли, тронулась от потери телевизора? — подумала я, прибавив шагу.

Вернувшись домой, сразу позвонила Миющенко.

— Можете приходить за своей долей, Анатолий Несторович, — сообщила я, позевывая в трубку.

— Сегодня можно? — осторожно поинтересовался он.

— Только побыстрее. Спать охота.

— Через час буду, — отрапортовал он, решив, видимо, что этим меня успокоил.

Тощий опер прибыл ровно в десять, как и грозился. На этот раз в белой отутюженной рубашке, светлых брюках и… с букетиком ромашек.

Меня просто парализовало это зрелище.

— Бо-о-оже! — только и сказала я, жестом приглашая его войти.

— Это вам, — протянул он мне ромашки, сияя, словно начищенный сапог.

— Да за что же, господин офицер?

— Сейчас расскажу, — сделал он таинственное выражение лица и прошел на кухню.