он прижимается ко мне сзади, и мы на какое-то время затихаем.

Страдай, прояви терпение, чтобы затем преисполниться надеждой.

Я уже почти засыпаю, когда Ингар вдруг произносит:

– А еще Нагая дева называется безвременник. Знаешь, почему?

– Потому что цветет не в то время? – сонно гадаю я.

– Да… А еще потому, что, если принять ее яд, можно оказаться в нигде. В месте, где нет ни пространства, ни времени.

– Я была там, – говорю я. Веки все тяжелеют, тяжелеют.

Умирать не страшно, думаю я. Умирать – это блаженство.

* * *

Я просыпаюсь от того, что мне холодно, и сразу понимаю: я в постели одна.

– Ингар? – зову я, хотя уже знаю, что это бессмысленно.

Одевшись, я выхожу в холод и темноту и иду домой. Идти мне примерно час.

После безветренного снегопада белый покров стал еще толще. Я бреду, оступаясь, вниз по склону, к нашему лесу. В горле у меня стоит ком. Не только из-за Ингара; я боюсь того, что меня ждет дома. Я все еще по-детски боюсь, что мать накажет меня.

Час проходит в белой мгле; последний отрезок пути я прохожу медленнее, словно пытаясь отсрочить неминуемое.

В домах горит свет, и я понимаю: там не спят.

Я слышу крики. Разумеется, нас ищут.

Открываю калитку, делаю глубокий вдох, укрепляюсь духом, готовясь принять материнский гнев, и обхожу дом. Но меня встречают не люди. Меня встречает ужасный шум, и я замираю на месте.

Шум исходит из курятника.

Передо мной разлетается во все стороны что-то белое на белом, и я не сразу понимаю, что именно. Оно лежит на спине, дергается, брызжет кровь.

Наконец я понимаю, что в воздухе летают не только снежинки. В воздухе летает белый пух.

Белый комок на земле – это курица. У нее нет головы, но она еще жива.

Глава 27

Квартал Крунуберг

– У вас есть дети?

Студенту факультета журналистики, наверное, еще не исполнилось двадцати пяти, хотя выражение глаз делало его старше.

Ларс Миккельсен, руководивший отделом по расследованию преступлений на сексуальной почве, совершенных против детей, ждал этого вопроса, потому что этот вопрос задавали всегда.

– Нет. У меня нет детей, – ответил он.

Это было необычное интервью: до сих пор обоим удавалось избегать личных тем. Студент задавал вопросы о проблемах, возникших в связи с преобразованием уголовной полиции в Национальное оперативное управление, а также о том, что изменилось в ведении расследований.

– Тяжело ли, по-вашему, расследовать сексуальные преступления против детей, если у тебя самого есть дети? – Студент натянуто улыбнулся, словно ему было неловко задавать личный вопрос, да еще так неожиданно.

Миккельсен стал руководителем отдела в начале восьмидесятых; в то время он без колебаний отвечал на такой вопрос “да”. Через десять лет, когда он встретил свою теперь уже бывшую жену и влюбился, ответ стал звучать более обнадеживающе: “н-ну…” Когда спустя пятнадцать лет и четыре выкидыша они развелись, вопрос начал вызывать у Миккельсена уныние.

Теперь ему было за шестьдесят. Он наблюдал, как люди приходят работать в полицию и увольняются из полиции, и многие увольнялись не в последнюю очередь потому, что были или собирались стать родителями.

– Конечно, таким полицейским труднее, учитывая, чему нам приходится быть свидетелями на службе, – ответил наконец Миккельсен.

– Окей… – Студент выключил диктофон. – Огромное спасибо, что уделили время.

– Не за что. Если понадобится дополнительная информация – пишите, звоните.

Студент ушел. Миккельсен еще посидел за столом, размышляя о том, как он ответил бы на заключительные вопросы, если бы говорил совершенно свободно и без цензуры.

Он, вероятно, рассказал бы, что жена категорически не соглашалась на его предложение усыновить ребенка – ее устраивали только собственные дети. Она была на десять лет моложе Миккельсена и не оставляла надежды; вскоре после развода она встретила другого мужчину и за два года успела родить двух детей. Дальше Миккельсен поведал бы, что он, в свою очередь, завел карликового пуделя, который и десять лет спустя все еще будил его по утрам, облизывая ему пятки. А сам он хранил молочные зубы пуделя в маленькой шкатулке, как любой нормальный родитель.

Еще Миккельсена часто спрашивали, не подвергался ли он в детстве изнасилованию. Миккельсен всегда честно отвечал: “нет”. Если спросивший заслуживал более полного ответа, Миккельсен рассказывал, что девочка, с которой он дружил в детстве, подверглась насилию, и произошедшее сломало ее. В шестнадцать лет она умерла от передозировки. Однако Миккельсен умалчивал, что эта девочка была его первой любовью. А изнасиловал его первую любовь ее же собственный отец.

Родителем может стать кто угодно. Это, можно сказать, право, а в глазах иных так и вовсе обязанность.

Ни лицензий не надо, ни водительских прав. Миккельсену, чтобы купить пуделя, пришлось высидеть несколько длиннейших собеседований, прежде чем владелец питомника счел его достойным стать хозяином собаки.

Собаку завести не в пример сложнее. Наверное, примерно как ребенка усыновить, подумал Миккельсен. Он взял телефон и посмотрел на часы.

Через полчаса ему предстоит присутствовать на встрече Луве Мартинсона с Каспаром Хаузером.

Только сначала мальчик примет душ. За две недели предварительного заключения у него развилась настоящая зависимость от льющейся воды.

Глава 28

Тюрьма предварительного заключения Крунуберг

Луве Мартинсон не планировал браться за предложенные кем-то со стороны задачи всего через две недели после ухода из “Ведьмина котла”, но отказать Ларсу Миккельсену ему всегда было трудно. Луве и раньше работал с Лассе, и чаще всего речь шла об особых случаях, которые бросали Луве вызов как специалисту, отнимали массу душевных сил, но всегда оказывались интересными.

Когда раздался телефонный звонок, Луве стоял с кувалдой в руках, намереваясь проложить путь из кухни в гостиную. Строители-ремонтники как раз начали скалывать кафель в ванной, в квартире царил хаос, и Луве уже раскаивался в своем решении поучаствовать в ремонте. Телефонный звонок сулил долгожданное избавление от строительной пыли и душной квартиры.

И вот Луве сидел в служебном помещении изолятора Крунуберг с чашкой кофе и распечаткой заключения, сделанного психиатром Судебно-медицинского управления. Случай безымянного мальчика, которого здесь прозвали Каспар Хаузер, был классикой “от Ларса Миккельсена”.

“С одной стороны, NN демонстрирует явные признаки аутизма/синдрома Аспергера, но неспособность к общению может иметь и другие причины. NN в состоянии, хотя бы поверхностно, объясняться по-шведски: по словам сотрудников, он с первого дня заключения мог выполнять простейшие указания, как то: “поешь”, “ложись спать”, “вымойся”, “зайди” и “выйди”. Однако сказать что-то определенное об уровне развития речи сложно, так как за 14 дней содержания под стражей NN не произнес ни слова. Единственными звуками, которые он издавал,