как-то странно. Поскольку мы так и не установили, сколько Каспару лет, на допросе присутствовал представитель социальной службы. В основном все свелось к тому, что я задавал вопросы, а Каспар на них не отвечал. Наш с ним разговор часто прерывался, потому что контакт был нулевой. Если парень хоть как-то пошевелится в ответ на вопрос, это уже прогресс.

– В допросной будем только я и он? Или кто-то еще? – спросил Луве.

Миккельсен подумал.

– Так как ваша беседа все-таки не допрос, то присутствие адвоката и представителя соцслужбы не требуется. Но они на связи, и разговор будет записываться.

– Что еще мне надо знать?

Миккельсен откашлялся, и Луве заметил, что шея у него слегка покраснела.

– Думаю, вы уже прочитали об этом в заключении психиатра, но я все же хочу сказать. – Он поправил съехавшие на кончик носа очки. – Как-то я зашел в допросную, а Каспар… ну… самоудовлетворялся. Да, под столом, но все равно было видно, чем он занимается. И он не прекратил, хотя отлично сознавал, что я нахожусь в кабинете.

– Он не понимал, что это ненормально?

– Думаю, что не понимал. Это как… ну, он просто делал это, и все.

Луве поразмыслил.

– Возможно, Каспар вырос в среде, где люди на ты со своим и чужим телом. Но описанный вами случай точно так же может говорить и о том, что он долгое время жил совсем один. А бывает, что причина такого поведения – стресс. Тюрьма мало что может предложить в смысле самоподдержки. Может быть, мастурбация – единственное, что он придумал, чтобы справиться с эмоциями и успокоить себя.

Миккельсен кивнул.

– Как вы собираетесь выстраивать разговор?

– Первый шаг – создать доверительные отношения. Это общее правило. Он должен доверять мне, чтобы открыться. У меня есть кое-какие идеи, но сработает тот или иной метод или нет, часто зависит от конкретного человека или ситуации. Я буду продвигаться очень осторожно… вам даже может показаться, что я от чего-то защищаюсь. Но я считаю, что в нашем случае это просто необходимо.

– Хотите еще о чем-нибудь спросить, прежде чем ваш с ним разговор начнется?

– Сколько у меня времени?

Судя по выражению лица, Миккельсен думал, что Луве явился на короткую вводную встречу.

– Сколько выдержите. Или сколько он выдержит.

В коридоре им встретилась надзирательница, и Олунд представил ее как человека, который первым проявил заботу о Каспаре.

И, насколько Луве понял, эта же женщина первой заметила, что он не девочка, как поначалу считали следователи.

Точнее, они были уверены, что перед ними девочка. Но потом девочка, ко всеобщему изумлению, внезапно обернулась мальчиком.

Луве взялся за предложенное Миккельсеном задание еще и по этой причине.

Во взгляде надзирательницы Луве увидел то, что видел уже много раз. Женщина не знала, кем его считать. Его нередко принимали за женщину, особенно когда волосы у него немного отрастали, как сейчас.

– Меня зовут Луве, – сказал он и протянул руку. – Это я буду беседовать с мальчиком.

– Значит, вы тот самый приглашенный психолог?

– В общем, да.

– Я хочу кое-что рассказать, – начала женщина. – Пару дней назад я видела, как Каспар в прогулочном дворике схватил и сунул в рот какое-то насекомое. А сегодня утром в коридоре подобрал с пола паука и тоже съел.

Луве вспомнил: в материалах расследования упоминалось, что в тюрьме мальчика в первый день пытались накормить фрикадельками, но запах заставил его отдернуться, а потом мальчик с отвращением оттолкнул тарелку. И похоже, что такую реакцию вызывало у него любое мясо, а также рыба и курица. С вегетарианской едой – фасолью, горохом, овощами – дело обстояло получше, но, по словам тюремного персонала, Каспар чаще всего отказывался от пищи.

– Иррациональное поведение – частый ответ на стресс, – заметил Луве.

– Здесь люди часто едут головой, а то и вовсе такими сюда попадают, – сказала надзирательница. – Но мне лично кажется, что он не настолько чокнутый.

Пер Квидинг

“Жизнь и смерть Стины”

(отрывок)

ОСЕНЬ 1881 ГОДА

Стояло холодное сентябрьское утро. В шесть часов Стина покинула Стокгольм и пешком направилась в Сёдертелье. Она никогда не сможет сесть на поезд или в тарантас: ее сильно укачивает, к тому же слишком многие норовят заглянуть ей под юбку, ища благодарности за проезд. Если ноги принесли ее в Стокгольм из самого Витваттнета, то унесут и дальше. После Сёдертелье ей остается только идти на запад, пока земля не оборвется в пролив Скагеррак.

У почтового столба в Норсборге, откуда дорога вела к замку Стурехув, Стина присела в канаву, чтобы отдохнуть. На гранитном столбе было выбито: “До Стокгольма 2 мили”.

Кузен Аксель в последнем письме написал, что увел лошадь с какого-то двора неподалеку от Стурехува. Может быть, Аксель даже добрался до Гётеборга и успел подняться на борт почтового парохода. Или он и вовсе уже в Англии.

Несколько дней назад Стина заночевала в леске под Тивиденом. Она достала книгу и осторожно стряхнула паука, который заполз на обложку. Единственная книга, которая сопровождала ее по пути из Витваттнета, сначала обреталась в стокгольмской ночлежке под матрасом, лежала на ночном столике в госпитале и наконец оказалась на шерстяном одеяле в вестерготландском лесу.

“Драгоценности королевы” пообтрепались, переплет наполовину отстал, обложка повисла, некоторые страницы порвались, их покрывали пятна сырости. Стина гадала, переживет ли книга путешествие в Миннесоту.

Стина устроилась под лапами пихты и раскрыла книгу наугад. В леске царил сумрак, и Стина с трудом различала слова. Лунный свет едва просачивался сквозь густые кроны елей, но Стине это не мешало: она знала книгу почти наизусть.

Разобрав номер страницы, она поняла, что читает четвертую часть – ту, где полиция пытается дознаться, кто Тинтомара: мужчина или женщина. Осмотр производят два хирурга; первый вообще отказывается видеть в Тинтомаре человека. Андрогин для него – просто животное. Но второй врач не склонен к простым толкованиям. Он спрашивает себя, не является ли это существо небесным животным, animal coeleste.

В юности Стина часто не спала ночами, размышляя, что это за animal coeleste. Слова и фразы, написанные в книге, ей ничего не объясняли.

Но чем усерднее она перечитывала “Драгоценности королевы”, от первой до последней страницы, тем яснее осознавала: истина, содержавшаяся в книге, была в ненаписанных словах, между строк.

“Как будто за пределами языка есть еще один язык”, – думала Стина. Уже написанное словно продолжает писать себя само, в душе того, кто читает.

Поистине божественно.

И пусть ночная темнота скрыла слова и фразы; книга уже научила Стину, что живущему на земле не дано постичь великую тайну жизни, смерти и человека.

Книга научила ее, что animal coeleste есть изначальное творение.