— Я ужинаю только со своей девушкой, уж простите.

Она протягивает руку, и я смотрю, как мою ладонь на столе накрывает тонкая кисть с кричаще красным маникюром. Выглядит жутко. Как будто через секунду Саманта, не получив желаемое, вопьется в мою кожу и вырвет вены. Я деликатно вытаскиваю свою руку из-под ее прохладных пальцев.

— Это же не жена.

— Без пяти минут жена.

— В смысле невеста?

— В смысле да.

— Что ж, если передумаете, у вас есть мои контакты.

Она еще раз плотоядно облизывает взглядом мое тело, выступающее над столом, и, подмигнув, покидает «аквариум». Я наконец выдыхаю. Нужно выйти покурить и проветриться, заодно и проветрить это микро-помещение. От удушливых духов Саманты кружится голова в не самом приятном смысле. Я открываю окно, захлопываю крышку ноутбука и, подхватив ключи, выхожу из стеклянного кабинета, запирая его за собой.

Не успеваю дойти до выхода, как толпа оживляется при виде входящих в помещение медиков. Не знаю, по какой причине, но я останавливаюсь и провожаю взглядом спешащих в сторону залов судебных заседаний врачей. По толпе в коридоре бежит ропот, все пытаются выяснить, что произошло. Я не должен быть удивлен или застигнут врасплох такой ситуацией. Людям нередко становится плохо на судебных заседаниях. Сердечный приступ, паническая атака, головокружения… Да что угодно может произойти. В прошлом году у клиентки Романа во время заседания отошли воды. Может, и сейчас такая же ситуация? Стоит развернуться и свалить на перекур, как и планировал, но мои ноги как будто приросли к полу. Черт его знает, что меня держит на месте, но я не могу сдвинуться, пока не выясню причину появления врачей.

— Судье стало плохо, — бормочет кто-то справа от меня, и мое сердце пускается в галоп.

— В смысле? – спрашивает женщина подошедшего мужчину.

— Не знаю, Валь. Ну стало плохо человеку.

— Чтоб врачи так быстро приезжали на вызов простых людей, как они примчали в суд. Ну конечно, все как всегда.

— Не зуди, Валентина, вон Степаныча ж спасла скорая.

— Ой, лучше б к нему вообще не доехала.

Я «отключаю» перебранку пары справа от меня и прислушиваюсь к происходящему. Услышав причину появления медиков, толпа оживилась еще сильнее, и теперь в коридоре суда стоит равномерный гул.

Мое сердце срывается в галоп, когда из-за угла выходит один из врачей скорой помощи, ведя под руку Иду. Мою Иду. Кошку. Она бледная, лицо влажное от пота, взгляд расфокусированный. Она едва переставляет ноги, опираясь на врача, который помогает ей передвигаться. Первый мой порыв инстинктивный. Я делаю пару резких шагов в сторону Иды, но потом резко останавливаюсь, когда она бросает на меня взгляд. Нет, Ида меня не видит, смотрит как будто сквозь меня. Я крепко сжимаю челюсти и кулаки до хруста костяшек, чтобы не влезть сейчас со своими рыцарскими порывами. Блядь, но как же хочется подхватить ее на руки и донести до скорой в считанные секунды, чтобы ей как можно скорее оказали помощь.

Я иду за медиками на улицу, наблюдая за тем, как они помогают Кошке забраться в машину, и закрывают за ней дверь. Я кидаюсь к водителю скорой, который сидит за рулем, высунув локоть в окно.

— Эй, мужик, в какую больницу повезете?

Он смеряет меня равнодушным взглядом.

— А я почем знаю?

— Коль, в сорок первую, — произносит врач, занимая место рядом с водителем, и бросает на меня вопросительный взгляд.

Я пожимаю плечами и отхожу от машины. Она тут же срывается с места и с визгом мигалок скрывается со двора суда. Я выхватываю из кармана телефон и набираю Макара.

— Мак, мою судью забрали в больницу. Я мчу туда.

— Ох, елки. А что случилось?

— Да хер его знает. Выясню на месте.

— В смысле ты к ней поедешь?

— Конечно.

— Ты решился показаться Иде?

— Нет. Бля, слушай, не сейчас. И так себя чувствую странно. Пришли сюда кого—то из ребят. Ключи от «аквариума» у охраны, как всегда.

— Давай, дружище. Держи в курсе, — бросает Макар и отключается.

Забрав свои вещи и практически на ходу бросив охраннику ключи, я запрыгиваю в свою машину и срываюсь с места с визгом шин. Я не догоню скорую, но буду в больнице в кратчайшие сроки.

Ида

— Мы провели лапароскопическую аппендэктомию. Через три-пять дней, думаю, сможете поехать домой.

— Простите, доктор, но кроме дней и домой я толком ничего не поняла.

Симпатичный врач ласково улыбнулся.

— Говорю, операцию мы провели. Все закончилось хорошо. Перитонита не было, так что вам повезло.

Он произносит еще кучу каких-то терминов, но для меня это как международное право для первокурсника. Ничего не понятно, но звучит впечатляюще.

— Отдыхайте. И сообщите медсестре, если что-то начнет вас беспокоить. На живот ни в коем случае не ложиться.

— Мне кажется, это сейчас просто нереально сделать.

Доктор кивает и покидает мою палату.

У меня все еще слегка кружится голова и тело одолевает слабость, которой я поддаюсь, и уплываю в сон. Тяжелый, но без сновидений. Больницы всегда давят на меня. Ненавижу их еще с детства, когда в пятилетнем возрасте мама не могла лежать со мной в инфекционном отделении, где я боролась с гепатитом. Я видела ее только в окне, и каждый раз плакала, когда мама была вынуждена уехать. Спасибо неравнодушным женщинам из моей палаты, благодаря им я не чувствовала себя брошенной и одинокой. Но с тех пор у меня стойкая аллергия на зеленую эмалевую краску для стен и запах спирта и хлорки. Слава Богу, в нынешнее время существуют одноместные платные палаты c белыми стенами, и я могу позволить себе одну из них, чтобы с комфортом пережить эти дни.

— Кролик, ну как ты? – с порога спрашивает Марта, влетая в палату.

— Девушка, накидка, — летит за ней медсестра, растянув в руках полупрозрачную полипропиленовую тряпицу.

Марта раздраженно выдергивает из рук медсестры накидку и демонстративно набрасывает ее на плечи.

— У меня тут сестра при смерти, а вы мне с накидкой.

Медсестра ничего не отвечает, но улыбается и качает головой, покидая палату.

— При смерти? – вяло спрашиваю я. – Ты в своем уме?

— Когда мне позвонила твоя помощница Оля, я думала в обморок рухну.

— Маме с папой, надеюсь, ничего не рассказала?

— Нет, — отвечает Марта, подтянув стул к кровати и сев на него. – Испортить им путешествие? Это же аппендицит. Пустяк.

— Только что ты сказала, что я умираю.