открыто и довольно жестко критиковал за то, что его ведомство не внедряет передовые системы сбора и обработки информации, базирует всю работу на старых счетно-аналитических машинах, не стимулирует развитие вычислительной техники и препятствует тому, чтобы «вся статистическая информация становилась более гибкой и оперативной». По мнению ряда ученых (В. П. Деркач, В. Д. Перхорович, А. В. Островский[236]), именно позиция В. Н. Старовского, встретившего в штыки саму идею создания республиканских автоматизированных систем управления (РАСУ) на базе вычислительных центров при Госпланах союзных республик и аналогичных структур ЦСУ СССР, а также аналогичная позиция не менее «прижимистого», чем А. Н. Косыгин, министра финансов СССР Василия Федоровича Гарбузова, яростнее всех выступавших против глушковского проекта, во многом и предрешили его печальную судьбу. Хотя, как считают ряд историков науки (В. Н. Лисовицкий, В. П. Деркач[237]), буквально через пару лет своеобразной реинкарнацией отвергнутого глушковского проекта стала так называемая теория оптимального функционирования экономики (ТОФЭ), которую чуть позже переименуют в систему оптимального функционирования экономики (СОФЭ), у истоков которой стояли целый рад сотрудников ЦЭМИ, в частности его директор академик Н. П. Федоренко, заместитель директора С. С. Шаталин, начальники отделов И. Я. Бирман и А. И. Каценелинбойген, а также директор Института США и Канады профессор Г. А. Арбатов, который тогда «входил в политический фавор». Но об этом малоизвестном проекте и жарких баталиях вокруг него мы расскажем более подробно чуть ниже.

Вместе с тем надо особо указать на то обстоятельство, что в последние несколько лет вышеизложенная картина событий, связанных с глушковским проектом, была подвергнута серьезной и вполне аргументированной критике и переоценке в работах целого ряда молодых и перспективных авторов, прежде всего А. В. Сафронова[238]. На наш взгляд, он совершенно прав в том, что:

— Уже больше четверти века «из статьи в статью передается один и тот же нарратив в духе «упущенного шанса», согласно которому ОГАС был якобы «неиспользованной возможностью спасения советской экономики» от ее застоя и краха. Этот нарратив, созданный самим академиком В. М. Глушковым, в постсоветский период очень активно и даже нахраписто продвигался целой когортой его учеников и апологетов. Причем заметим, прежде всего из числа украинских ученых и эмигрантской публики, в частности Б. Н. Малиновского, В. П. Деркача, В. Д. Пихоровича, В. Н. Лисовицкого, В. А. Геровича, а также ряда российских ученых, прежде всего Г. И. Ханина и А. В. Кутейникова[239].

— Идея ЕГС ВЦ (ОГАС), приписываемая во многих современных публикациях В. М. Глушкову, буквально «витала в воздухе» задолго до него. Еще в середине 1950-х годов о необходимости создания сети вычислительных центров для повышения эффективности управления народным хозяйством страны писали В. С. Немчинов, М. Е. Раковский, Н. И. Кузьмин, Н. И. Ковалев А. И. Берг, И. С. Брук и другие авторы. А в 1963–1965 годах, как установил тот же А. В. Кутейников, разработка проекта ЕГС ВЦ велась под началом Главного управления по внедрению вычислительной техники, который был создан при Госкомитете по координации научно-исследовательских работ СССР во главе с К. Н. Рудневым.

— Представление о том, что профессор В. Н. Старовский был категорическим противником самого глушковского проекта, является заблуждением. Еще в 1964–1965 годах, работая на опережение, сотрудники ЦСУ СССР не только готовили альтернативный проект сети вычислительных центров, но и активно вели компьютеризацию своей сети машиносчетных станций. Более того, с октября 1965 года, когда был ликвидирован Госкомитет по координации научно-исследовательских работ, а сам академик В. М. Глушков уже потерял интерес к своему проекту, его доработкой занялись ЦСУ СССР и Минприбор СССР во главе с тем же К. Н. Рудневым. Но, когда этот проект был уже готов, разгромный отзыв на него дал Госплан СССР, который давно оспаривал у ЦСУ пальму первенства в этом вопросе. В результате более дорогой проект ЦСУ, оцененный в 467 млн рублей за строительство только первой очереди из 85 вычислительных центров, был отклонен, и ставку сделали на проект Госплана.

Судя по документам и работам самих сотрудников Госплана СССР[240], этот проект создавался в недрах Комплексной группы по созданию и внедрению автоматизированной системы плановых расчетов (АСПР), в состав которой вошли 11 человек, в том числе Н. Е. Кобринский, Б. А. Волчков, Ю. М. Самохин, Г. А. Литвинов, Ю. Р. Лейбкинд, О. М. Юнь и Е. З. Майминас. А 1966 году, после принятия этого проекта, был учрежден специальный пост заместителя председателя Госплана СССР «для руководства работами по планированию и контролю за внедрением экономико-математических методов, вычислительной техники и АСУ», на который был назначен Михаил Иванович Мисник.

Именно с этого момента академик В. М. Глушков стал активно выступать в прессе и научно-популярной литературе с критикой всех предпринимавшихся шагов как неких полумер, закладывая тем самым вышеупомянутый нарратив «упущенного шанса» или «несостоявшейся альтернативы». Подобная позиция довольно отчетливо представлена в книге известного журналиста легендарной «Литературной газеты» Виталия Александровича Моева «Бразды управления. Диалог с академиком В. М. Глушковым», которая была опубликована в 1977 году[241]. Не уловив данного нюанса, современные историки науки вслед за самим В. М. Глушковым стали квалифицировать изменение первоначального проекта ЕГС ВЦ в проекты ОГАС и АСПР как «искажение первоначального замысла и «выхолащивание» смысла всей системы».

Наконец, самую острую и даже оскорбительную оценку упущенного шанса «глушковской альтернативы» дал известный советский экономист, директор Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР академик Ю. В. Яременко, который в своих «Экономических беседах» так высказался о В. М. Глушкове, его проекте и коллегах: «Появление несколько безголовых, но агрессивных технократов является важным и отчасти трагическим моментом нашей истории. Они выдавали себя, как правило, за «спасителей» нашей экономики и все время предлагали технократические решения ее проблем. Например, если помните, была выдвинута идея создания всеобъемлющих сетей связи, гигантских всесоюзных сетей передачи информации. Это была совершенно шизофреническая идея, но она реализовывалась в широких масштабах. Правда, реальных ресурсов под нее давали очень мало, поэтому она реализовалась как гигантская бюрократическая и идеологическая фикция. Тем не менее на этой фикции сделал себе карьеру небезызвестный академик Глушков, да и не только он»[242].

2. Реализация косыгинской реформы в годы VIII-й пятилетки (1965–1970 гг.), ее итоги и оценки

Традиционно в отечественной, да и зарубежной историографии косыгинскую реформу датируют 1965–1970 годами и «вписывают» только в рамки VIII-й пятилетки развития народного хозяйства страны. Однако целый ряд авторов уже давно отвергают подобный подход. Как установил доцент С. Е. Мишенин[243], в настоящее время существует как минимум пять альтернативных точек зрения на хронологические рамки косыгинской реформы:

— одни авторы (В. А. Мау, В. В. Ивантер, Я. Н. Дубенецкий, А. В. Тебекин[244]) исповедуют традиционный подход и датируют эту реформу 1965–1969/1970 годами, то есть исключительно периодом VIII-й пятилетки;

— другие авторы (Д. Е. Сорокин[245]) утверждают, что косыгинские реформы продолжались чуть дольше — где-то с середины 1965 года до начала 1970-х годов. Причем, по мнению этих ученых, весь экономический эффект реформы «ограничился одним 1966 годом, когда лишь небольшая часть госпредприятий стала хозяйствовать по-новому»;

— третья группа авторов (А. И. Милюков, А. Ф. Неустроева[246]) уверяет, что косыгинские реформы проводились целое десятилетие, в