Мне начинает нравится ТАК. Пошло, с напором, без права моего выбора. Я не знаю, как правильно, как нужно, а он знает точно и играет с моим телом, не ошибаясь. Горячие волны накатывают в самые чувствительные места и требуют немедленных ласк Алексея.

Где-то между поцелуями я умоляю его не останавливаться. Прошу взять меня, а он вливает в мои уши просто тонну пошлостей про то, как он это сделает.

— Кошечка моя, — жадно хрипит он. — Горячая, нежная, шёлковая…

— Да, — выдыхаю, подставляя губы под новую порцию поцелуев. — Пожалуйста…

— Мы предохраняемся? — неожиданно отрывается от моих губ и спрашивает совершенно серьезно.

— Я не пью таблетки, — отвечаю ему, слыша, как дрожит голос. — И да, я бы хотела.

— Понял, — кивает он. — Не бойся меня, — понижая голос, переходит на жаркий шёпот, — я никогда и ни одну женщину не хотел, как тебя. Не мечтал, не сходил с ума…

До меня с трудом доходит смысл его слов, потому что от тембра, я впадаю почти в транс и мечтаю только о том, чтобы, наконец, между нами все случилось.

Получаю отрезвляющий укус за нижнюю губу и слышу только вопрос, который по интонации Алексея ощущается мной, как архиважный. От него мое сердце ускоряется так сильно, что кажется, желает покинуть тело через уши.

— Ты моя?

— Да, только твоя, — отвечаю со стоном, потому что в этот самый момент он присваивает меня. Жестко, в своём стиле, выбивая из меня душу и оставляя ее себе в качестве трофея.

— У тебя больше никогда не будет другого мужика, — агрессивно рычит он мне в ушко и прикусывает мочку, заставляя тело покрыться мурашками. — Я убью любого, кто просто посмотрит.

Перехватывает мои руки и заводит за голову на подушку, полностью меня обездвиживая и подчиняя.

Адреналин от его обещаний даёт мне новый виток возбуждения, и окружающий мир окончательно глохнет, оставляя только безумные глаза Алексея.

— Да, да… — я иступлено шепчу ему в ответ и кусаю губы, готовая сейчас согласиться на что угодно, лишь бы он не останавливался.

Барин

Утром, едва проснувшись после бурной ночи любви, беру свою страстную девочку ещё раз, совершенно не реагируя на ее слабые протесты и взывания к совести.

Губы… о какие у неё прекрасные распухшие от поцелуев губки, я снова терзаю их, пока Анечка дрожит в моих руках.

Мне нравится в ней все. Как смущенно падают ресницы вниз, когда рушится очередной ее предел «нельзя». Как она на пике удовольствия выдыхает мое имя и не просит, а властно требует, чтобы я не вздумал останавливаться. Как проявляет инициативу и ласкает мое тело своими горячими ладошками. Как клянётся, что только моя и подчиняется безропотно, полностью отдавая мне контроль. Вот последнее — это самое охренительное!

Я вжимаюсь губами в ее макушку и дышу, боясь, что через несколько минут уже придётся отпустить. Рабочий день, что б его!

— Лёша, Лёша, — вдруг беспокойно взвивается Аня в моих руках. — Блин!

— Тихо, — вжимаю ее в свою грудь. — Что случилось? Ты чего пылишь?

— Мы сейчас не… — она с досадой лупит кулачками мне по плечам. — Как тебе доверять вообще!

— Черт, прости, — я резко перебиваю ее стенания. Хотя, прислушавшись на мгновение к себе, понимаю, что не испытываю сожаления. — Опасные дни?

— Вроде — нет, — она напряжённо дышит, видимо, подсчитывая. — Через пять — шесть дней узнаем.

— Эй, — поднимаю ее лицо к себе и коротко целую мягкие губки, просто потому что не могу этого не делать. — Я похож на мудака?

— Нет, — коротко мотает головой.

— Так вот, я не творю ничего опасного с женщинами, от которых категорически не хочу детей.

— А много было тех, с кем хотел? — спрашивает Анечка с обидой в голосе.

— По-молодости была одна, — отвечаю честно. — И ты. Вечером, если очень хочешь, я привезу тебе экстренную контрацепцию, — говорю это и чувствую, как каменеют мышцы, а челюсть сжимается.

Не хочу, чтобы она пила эту дрянь. Но я действительно обещал, что не буду создавать опасных моментов. И тут утро, мать его, и тело ее тёплое, желанное… Одурел.

— Да, привези, — просит Аня, а я, матерясь про себя, прикрываю глаза и перекатываюсь на спину.

С добрым утром, Леха, млять!

Смотрю на часы. Семь тридцать. Пора вставать.

— Леш… — Аня привстает на локте и обеспокоено вглядывается мне в глаза. — Что не так?

— Все так, — отрывисто бросаю ей. — Просто пора вставать.

— Понятно, — сникает она, натягивая на себя сильнее одеяло. Будто я чего-то там не видел.

Да я запомнил каждую родинку на ее заднице!

— Я в тренажёрный, — уверенно освобождаясь от одеяла, встаю с кровати.

Надеваю трусы, спортивные штаны и чувствую на своей спине пристальный взгляд. Обидно тебе?

Мне тоже так себе. Вот поживи с этим до вечера, а там поговорим.

— Лёша, — я слышу шорох белья и мягкую поступь по ламинату. — Мне… — она нерешительно замирает, — что ты будешь на завтрак?

Я чувствую, что спросить Анечка хотела совершенно другое: «Приходить ли ей следующей ночью».

— Мне не принципиально, — отвечаю также двусмысленно. — Как хочешь… — веду плечами и быстро выхожу из спальни.

Кажется, что со щелчком замка, я слышу женский всхлип.

Но усилием воли заставляю себя не оборачиваться и ускорить шаг.

Кардио, интервальный кач, беговая дорожка и контрастный душ. Этот комплекс восстанавливает мою нервную систему и заставляет взглянуть на позицию Ани уже с другой стороны. Женской и уязвимой.

Нет мужа, нет работы, на плечах престарелая бабушка и малолетняя девочка. Ещё один малыш от мужика, с которым провела одну ночь, так себе идея. Это справедливо.

И тем не менее. Должна же она понимать, что своего ребёнка я никогда не брошу. Неужели сожрав с ней вместе столько говна за последние дни, я так и не заслужил доверия?

Прислоняюсь лбом к стенке душевой кабины и думаю о маленькой девочке, которая сейчас спит в комнате, которая специально задумывалась смежной с моей, как детская.

Вот осознавая, что сегодня мы могли сделать вот такую прелесть, как ее младшая сестра, неужели Аня сможет выпить таблетки?

Я не знаю, почему мне это так важно и принципиально. Любой другой женщине, я бы залил их в рот самостоятельно, а тут агонизирую, прикрываясь моралью, которая испарится, как только я сяду в рабочее кресло.

Или просто дело в том, что у меня к Анечке чувства, которые уже пора бы перестать отрицать.

Я люблю ее? Вот черт!