– Да ну что ты! – восклицает Рози, всплеснув руками. – Как будто ты такая. Ты вообще не такая!

Фокс достаёт сигареты. Вытягивает одну из пачки и говорит:

– Вот именно. Но скажи, что на тебя повлияло?

– Что ты имеешь в виду?

– Не то чтобы я хочу лишить тебя права страдать или жалеть себя, но… ты была яростно настроена по отношению ко всей этой свадебной теме, а теперь сидишь тут с нами и…

– Он уже утром заметил, – с ухмылкой вмешивается Рози, но Фокс вновь её перебивает:

– И ведёшь себя совсем иначе. Что-то случилось?

Они оба смотрят на меня. Я не хочу обсуждать с ними папины открытки, мысли о которых просачиваются, словно чернила в воду, во все мои размышления, не хочу обсуждать Тома и бар, и школу, в которую я не смогла войти, не хочу обсуждать тоже. Я слишком много думала об этом в последние дни. Поэтому я лишь пожимаю плечами и говорю о самом очевидном. Мне плохо без Лукаса. И, глядя на него в баре, я поняла, насколько мне плохо и насколько хуже станет, когда он скажет: «Я согласен». Я говорю им, что всё меняется и лишь одна я стою на месте. И они слушают, сузив глаза, кивают, сочувственно вздыхают, жмут мне руки. Рози обнимает меня и говорит: «Мне кажется, вам всё-таки нужно это обсудить!» – а Фокс откидывается на скамейке, выпускает клуб дыма и докуривает сигарету.

– Знаешь, что я думаю, Эмми? – заявляет он наконец. – Мне кажется, ты возлагаешь на этого человека слишком много ответственности. Ты не доверяешь самой себе. Той, кто ты без него.

Мы втроём возвращаемся в отель, крепко обнявшись, хотя Фокс не особенно рад, что рука Рози лежит у него на талии. И глубоко в душе я понимаю, что он всё правильно сказал. Но в то же время им – Рози с её большой, дружной, любящей семьёй, и Фоксу с его отцом, который приезжает в гости, и матерью, которая без конца шлёт ему открытки – трудно понять, что на протяжении четырнадцати лет моим единственным близким человеком был Лукас. Когда в моей жизни не было никого, он всегда оказывался рядом.

В первый раз в жизни, входя в свою квартирку, я слышу не только радио, но и голоса. Луиза ни с кем не общается по телефону, гости к ней не ходят. Но, когда я прохожу по коридору в кухню, чтобы с ней поздороваться, я вижу, что она быстро и оживлённо болтает, белки ее глаз блестят, в морщинистых руках – кружка мятного чая, на кухонном столе лежит закрытая книга кроссвордов, а на обложке покоится золотая ручка. За столом сидит Элиот, тоже с кружкой в руке.

– Привет.

– Хмм… привет, – я застываю в дверях. Щёки Луизы раскраснелись, она улыбается. Не обычной вежливой улыбкой, предназначенной для почтальонов и соседей, чтобы не показаться им совсем уж недружелюбной. Настоящей, широкой улыбкой. – Прости, я… у нас были какие-то планы, о которых я забыла?

Элиот качает головой.

– Нет, нет. Я просто проезжал мимо. Решил зайти. К тому же нам надо кое-что обсудить.

Господи. Уверена, он про девчишник. Мои ноги дрожат, щёки краснеют, волосы мгновенно пропитываются ароматами кухни. Даже не представляю, чего мне сейчас хотелось бы меньше, чем обсуждать чёртов девчишник. Том зарезервировал место встречи, о чём уже радостно сообщил в групповом чате. Это бальный зал недалеко от Ле-Туке, в котором снимали несколько фильмов, о которых я никогда не слышала. На той же улице, где живёт Лукас. Я даже удивилась, потому что я ожидала более своеобразного заведения, из тех, где подают обед на смазанных маслом ягодицах какой-нибудь несчастной женщины.

– Я оставила на плите овощное карри, – говорит Луиза, повернувшись ко мне обтянутой шерстяным кардиганом спиной, – можете съесть на обед, Эмми, если хотите.

– Ой, – я удивлена. – Спасибо, Луиза. Очень мило с вашей стороны.

– Нельзя же питаться одними тостами. В них нет калорий, – она оборачивается, смотрит на нас через плечо. – И вы тоже угощайтесь, Элиот.

– Спасибо, Луиза, – Элиот улыбается, – пахнет очень вкусно.

Я сажусь за стол. Элиот складывает руки перед собой на заляпанной маслом скатерти и смотрит на меня из-под длинных темных ресниц. Он похож на своего отца. Я видела его на фотографиях, которые Элиот хранил в своей спальне, когда мы были юными. Отец Элиота был таким же смуглым, как сын, у него был такой же острый, небритый подбородок, его волосы на фото стоят дыбом, и наверняка он тоже ерошил их руками. Он похож на мужчин, в которых влюблялась Джорджия, когда нам было по пятнадцать и мы бродили по дымному рынку Кэмден-Тауна, покупая постеры и джинсы от Punky Fish.

– Как дела? – спрашивает Элиот, и я знаю, почему он это спрашивает. В последний раз, когда мы виделись, меня всю трясло, и он явно разозлился на Ану за то, что та решила помочь Тому, а не мне.

– Всё нормально, – отвечаю я.

– Люк так надрался после того, как мы уехали.

– Да ну? – я пожимаю плечами. – Не знала. Мы с тех пор почти не общались.

Элиот молчит, приподнимает брови и кивает.

– Как работа?

– Нормально. Только устала. Сегодня были две смены, и я ног не чувствую.

– Хочешь чаю? – спрашивая, Элиот уже поднимается и идёт к плите. – Я налью. Чайник, кажется, ещё горячий.

Я хочу отказаться, но киваю, потому что не помню, когда в последний раз возвращалась с работы и кто-то наливал мне горячий напиток. Странно видеть Элиота в кухне Луизы, смотреть, как он открывает шкафы, выдвигает ящики. Если бы кто-то сказал мне, что такое может случиться, сомневаюсь, что я бы поверила. Даже когда мы с Элиотом сталкивались на семейном барбекю у Моро, мы обменивались лишь парой вежливых фраз, чтобы занять время и заполнить неловкую паузу. Но я чувствую – что-то изменилось, пусть даже немного. Пропасть, которая пролегла между нами в ту ночь, когда произошёл наш внезапный резкий разрыв, уже не кажется такой огромной и непреодолимой. И я рада.

– Так мило, что ты общаешься с Луизой, – говорю я. Он возится с чайником, бросает в чашку пакетик.

– Она классная.

– Знает много интересного, да?

– Ага.

– А со мной не разговаривает целыми неделями, – я понижаю голос до шёпота. Элиот наливает в чашку кипяток, чуть заметно улыбается.

– Или ты с ней. По-прежнему одну ложку сахара?

– Что ты имеешь в виду? Да. По-прежнему одну.

Элиот пожимает плечами.

– Мне кажется, порой ты бываешь довольно неприступной. Я не говорю, что это плохо, я только хочу сказать, что ты… – он складывает руки на груди, ждёт, пока заварится пакетик. – Ты как закрытая книга, разве нет?

– Разве да?

– И она тоже. Две закрытые книги в одном доме, – он поднимает в воздух руки, в одной зажата чайная ложка, – и вуаля: вот вам дом, где слова не нужны.

Я сдерживаю смех, сжимаю губы. Он вынимает пакетик, добавляет молоко и смотрит на меня, приподняв брови, как бы спрашивая: «Ну что, я прав?» Потом ставит передо мной чашку, садится на место.