– Я здесь не из-за мамы, – выпаливаю я. – Я не хочу никаких проблем. Мне просто нужно кое-что вам показать, может быть, вы сможете мне помочь.

Он кивает. Один раз. Вот и всё, что мне от него нужно. Он по-прежнему не закрывает рта. Я достаю из сумки пакет с открытками.

– Мама прислала мне вот это.

Элиот смотрит на Марва, встаёт у меня за спиной, скрещивает руки на груди, выпрямляет спину. Марв неохотно берёт пакет.

– Это открытки, – говорю я. – Поздравительные, в честь дня рождения.

Он по-прежнему, не отрываясь, смотрит на меня. Уголки его глаз опущены.

– С вашим адресом… – моё сердце осознаёт быстрее, чем мозг. Я чувствую резкую боль в груди. Во рту пересыхает, и слова не идут. Почему он молчал? Почему не сказал ни слова?

– Прости меня, – говорит он.

– П-простить?

Марв смотрит на меня, его грудь тяжело поднимается и опускается, как после бега. Он переводит взгляд на Элиота, будто ища поддержки. Но Элиот наблюдает за мной, молчаливый, спокойный. Ждёт.

– Прости меня, – повторяет Марв. – Да, это я. Но… – он прокашливается, сглатывает. – Я не могу. Я правда не могу. У меня семья. Они не… они не знают.

Я всё понимаю, глядя на него. Его глаза затуманиваются, руки тянутся ко мне, будто он хочет до меня дотронуться, но делает над собой усилие.

– Нет. Я не могу. Прости меня, – Марв закрывает дверь. Я слышу щелчок задвижки.

Элиот смотрит на меня не моргая.

– Эмми, – говорит он, – ты…

Я поворачиваюсь и ухожу, сначала шаткими, неуклюжими шагами, потом перехожу на бег. Я не могу здесь стоять. Не могу стоять здесь, возле его дома. Не могу здесь находиться.

Я слышу, как собака снова лает за закрытой дверью, слышу топот ног Элиота, бегущего ко мне по бетонной дорожке. Я не плачу, пока не сажусь в машину, потому что мне кажется, что он наблюдает за нами из дома. Мне кажется, он отчаянно хочет, чтобы мы скорее уехали, пока не явилась его семья.

Дверь машины захлопывается за мной. Рука Элиота мягко касается моей руки. Я пытаюсь выдавить из себя хоть слово, сказать ему, чтобы заводил мотор, но слова застревают в горле, слёзы мешают говорить.

– Всё хорошо, – ласково бормочет Элиот. – Всё хорошо, Эмми.

Но ничего хорошего нет. И никогда не будет.

Мой папа. Я нашла своего папу. И мой папа – Марв. Марв, который смешил меня до слёз, заставляя моих Барби плясать под рекламную музыку. Марв, который водил меня на пляж покататься на велосипеде. Марв, который исчез вслед за Дэном. Марв, который приходил ко мне, лишь когда не было мамы. Он не в Бретани. И никогда там не был. И всё то время, что я мечтала найти его, поговорить с ним, рассказать о школьных экскурсиях, о своих оценках, он был рядом. В пятнадцати минутах от меня. За углом. И он не хочет меня видеть. Он закрыл дверь у меня перед носом. Я – плоть от его плоти, а он закрыл дверь у меня перед носом.

Элиот сжимает мою руку в своей ладони, и я цепляюсь за неё, как будто она поможет мне удержаться. Открытки. Их посылал Марв. Теперь они в его руках, в его доме. Нужно сказать об этом Элиоту, но я не говорю. Потому что я больше не хочу их. Я не хочу их видеть.

Наконец слёзы прекращаются, и мы молча сидим в фургоне. Единственные звуки – далекий вой сирен и мои всхлипы, когда я пытаюсь отдышаться. Потом Элиот гладит и выпускает мою руку.

– Поехали, – говорит он. Заводит мотор, и мы уезжаем.

7 декабря 2004

Надо было и дальше сидеть в кабинке. Но я думала, они уже ушли. Я сидела, скорчившись, на унитазе, поджав колени, сжав губы, зажмурив глаза, стараясь глубоко дышать и не издавать ни звука. Я слышала, как они смеются, крася губы. «Она такая жалкая», – сказала Джорджия, а другая девушка ответила: «Просто убожество». Я ждала, мои руки взмокли, меня трясло, пробирая до костей. Я решила, что лучше будет продолжать ходить в школу, чтобы никто не верил слухам, будто анонимное письмо в почтовый ящик мисс Спарк подбросила я. «Не посещать школу было бы подозрительно», – подумала я. Но они и так всё поняли. Не нужно было уточнять, что всё произошло в кабинете информатики. Это меня выдало. Как только мистеру Моргану сообщили, что поступило сообщение об изнасиловании девушки в ночь Летнего бала, Джорджия поняла, что письмо написала я. И её мать тоже поняла. Потому что они знали, что он помогал мне найти папу, после школы и на переменах искал информацию на компьютерах. Они сказали, что я обвинила его – доброго, чудесного, любящего папу Джорджии – в таких ужасных вещах. Потому что я завидую. Потому что мне одиноко и не хватает внимания. Они, конечно, правы. Хотя они думают, что мистер Морган слишком прекрасен, чтобы такое совершить, и хотя мне чудовищно больно это осознавать, они правы.

Я услышала стук закрываемой двери, голоса стихли, и я нашла в себе силы выйти из кабинки. И тут же об этом пожалела. Вот она, Джорджия, а рядом с ней Эшли из параллельного класса. Мы с Джорджией как-то болтали на физкультуре с этой Эшли, и она рассказывала, что её парень – наркоторговец, а когда она ушла, Джорджия сказала мне: «Да врёт она всё, небось в Бургер-Кинге он работает, но я с ней спорить не буду, мне слишком дороги мои зубы». Мы посмеялись и, держась за руки, побрели по зелёной школьной площадке, и в карманах наших пиджаков звенели монеты в пятьдесят центов, которые мы тут же потратили в буфете на чипсы. Но после всего этого Джорджия стала гораздо более популярной. Те, кто раньше нас не замечал, теперь набиваются к Джорджии в друзья, будто она знаменитость, подсаживаются к ней в столовой, слушают, обнимают, гладят по спине, а потом смотрят на меня, полуприкрыв глаза и ухмыляясь.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает Джорджия, кривя кроваво-красные губы.

– Да, – Эшли смеётся, – ты тут прячешься, Эммелина? – моё имя она произносит так, будто оно её забавляет.

– Нет, – говорю я, качаю головой и пытаюсь пройти мимо них, но Эшли хватает меня за плечо.

– Даже руки не помоешь? – она хохочет, смотрит на Джорджию, которая не сводит с меня глаз. Её ноздри раздуваются, щёки краснеют. – Грязная шлюха.

– Пожалуйста, дайте мне пройти, – мой голос звучит сдавленно, и я изо всех сил стараюсь говорить нормально, но у меня не получается. Меня трясёт с головы до ног, будто мои вены стали льдом.

– Ха, – говорит Эшли.

– Пожалуйста, – я умоляюще смотрю на Джорджию. Мою лучшую подругу, которую я знала пять лет. С которой мы каждый вечер общались по телефону. С семьёй которой я ходила в походы, ставила спектакли, завтракала. – Пожалуйста, Джорджия.

– Мой папа ушёл из-за тебя, – её голос дрожит. – Моя мама заболела из-за тебя.

– Джорджия, я никогда не хотела…

– Что? Никогда не хотела всех этих неприятностей? Это ты пытаешься сказать? – её ровные зубы стиснуты, ноздри раздуваются, и инстинкт многолетней дружбы подсказывает мне сжать её в объятиях и успокоить. Эшли скалится, обвивает рукой плечи Джорджии. – Лгунья паршивая.