– Работаю тут, – довольно уныло сообщил амбал, киваяпочему-то на кресло, стоявшее в уголке. На кресле лежало несколько захватанныхномеров «Космополитена».

– Кем? Специалистом по пластической хирургии?

Амбал оценил юмор и одобрительно хрюкнул:

– Во-во. Давеча тута одному чучмеку форму носа изменил. Былс горбинкой, а стал картошкой!

Он жизнерадостно заржал, однако тут же подавился смехом: вглубине коридора зазвучали торопливые шаги, и около регистратуры появились Соняи кассирша Ирочка с бумагами в руках.

– Ир, привет, – обрадовалась было Алёна, но Ирочказажато кивнула и положила бумаги на барьер, ограждавший стол регистратора:

– Распишись вот здесь, в ведомости.

Алёна в некоторой растерянности расписалась против галочки,даже не обратив внимания на сумму, и Ира протянула ей конверт:

– Вот. Пересчитай, если хочешь.

Алёна тупо открыла конверт, взглянула на тощенькую пачечкуполусотенных и сунула деньги в карман.

Ира кивнула и, собрав бумаги, быстро ушла, не обмолвившисьбольше ни словом. Алёна проводила ее растерянным взглядом.

– Ну, всё? – нетерпеливо постукивая каблучком в пол,спросила Соня. – Можешь идти.

– Погоди-ка, – пробормотала Алёна, начиная понимать,что ее просто-напросто гонят вон. – Я хотела с девочками…

– Нечего тебе тут больше делать, – надвинуласьСоня. – Хватает же наглости! Получила деньги – и иди, скажи спасибо, чтовообще с тобой еще по-человечески обошлись.

– Да ты что? – ошеломленно пробормотала Алёна, и голосу нее вдруг сел от обиды. В глазах предательски защипало. – Почему? Ненадо… так…

Они с Сонькой всегда терпеть не могли друг друга, однакопочему-то именно ее грубость оказалась последней каплей. Алёна столько вынеслаза этот месяц, так настрадалась, столько гадостей выслушала по своему адресу!Ну почему никто, никто не задумается, каково приходится ей? Ведь она ни в чемне виновата, произошла трагическая случайность, у нее сердце разрывается отгоря и боли, воспоминания о Наде Куниной стали просто кошмаром, бессонницазамучила, а еще пуще – неопределенность будущего. Почему ни у кого не найдетсясердца подумать и о ней, пожалеть и ее?!

– Не вой! – грубо выкрикнула Соня. – Распустиласвои крокодиловы слезы! Знала бы, что тут из-за тебя делается, – толькопосмотри!

Она подскочила к окну и отдернула портьеру. Стекла не было:вместо него проем оказался забит фанерным листом.

– Вот! Это все из-за тебя! Этот твой Рашид… – Сонязахлебнулась яростью.

Не будь Алёна так потрясена, она бы нашла, наверное, особый,издевательский юмор в этих словах Сони: «Этот твой Рашид…» Назвать «ее Рашидом« человека, который поклялся на Коране ее убить, – да, это круто!Когда-нибудь, вполне вероятно, можно будет сказать: „Ее убийца Рашид“, но покачто связывать их имена рановато.

Она еще раз взглянула на заколоченное окно, потом на амбалаСерегу – и поняла, какому «чучмеку» он изменил вчера форму носа. Значит, окноразбил Рашид – ворвался сюда, начал дебоширить, ну а Серега… Молодец! У негоесть все шансы понравиться Алёне, несмотря на его поистине детскуюнепосредственность. Однако она, похоже, утратила шансы на взаимность.Восхищения в его глазах как не было: теперь перед Алёной стоит натасканныйсторожевой пес, в любую минуту готовый если не вцепиться в горло опаснойпосетительнице, то хотя бы как надо облаять ее. Да и Сонька лает за двоих, за себяи за собаку…

– Что здесь происходит? – раздался негромкийнедовольный голос, и Колобанова с Сергеем резко обернулись.

Алёна взглянула поверх их голов. В глубине коридораприоткрылась дверь, и оттуда выглянула Фаина Павловна.

– Ой, извините, извините, пожалуйста, Фаина Павловна! –покаянно запричитала Соня. – Все, все, больше не будем, Васнецова ужеуходит, уже ушла…

Алёна бросила на нее взгляд исподлобья, чувствуя невыносимоежелание что-нибудь сделать с Сонькой, какую-нибудь гадость, вцепиться ей в волосыили расцарапать физиономию, учинить что-то самое что ни на есть вульгарное,только бы дать выход бессильной ярости, пока она не прорвалась слезами.

– Ухожу, не плачь! – только и смогла она выдавить изсебя – хотелось думать, с издевательскими интонациями, – как вдругпослышалось:

– Алёна, постой.

Все трое изумленно уставились на Малютину. Та стояла,придерживая одной рукой дверь, с таким выражением лица, словно ужераскаивалась, что окликнула Алёну. Неловкая пауза затянулась, и в тот самыймиг, когда Алёна снова решила плюнуть на все и гордо удалиться, Фаина Павловнаотклеилась от двери и приглашающе махнула:

– Зайди ко мне.

Сонька издала какой-то странный звук горлом, словно у нееуже готов был вырваться протестующий возглас, да она вовремя спохватилась. Истоически молчала все время, пока Алёна снимала шубку в гардеробной, покапричесывалась перед зеркалом и поправляла завернувшийся хомут свитера.Проходить в кабинеты в верхней одежде было строжайше запрещено – даже такимпариям, в какую теперь превратилась Алёна, и ни Сонька, ни амбал Серега, вглазах которого при взгляде на теплые вязаные штаны, обтянувшие бедра Алёны,снова вспыхнули заинтересованные искорки, ничего не посмели ей сказать, покаона раздевалась. С видом триумфатора Васнецова прошествовала по коридору, новесь гонор скис, как позавчерашнее молоко, стоило ей остаться наедине сМалютиной. Уж перед ней-то можно не притворяться пофигисткой!

– Садись.

Фаина Павловна кивнула на стул, и Алёна робко притулилась накраешке.

– Н-ну, – с запинкой выговорила Малютина, – какживешь?

В голосе ее слышалось явное принуждение: она изо всех силзаставляла себя быть вежливой. Спасибо, впрочем, что хоть заставляла!

– Да так, – передернула плечами Алёна. – Сама незнаю. Просто живу.

– Рашид у тебя больше не появлялся?

– Ну, как без Рашида? – невесело усмехнуласьАлёна. – Вчера я звонила Инге, так она просто в крик: опять твойсумасшедший приходил, компанию разогнал, буянил…

– И в котором часу это было?

– Не знаю точно, ближе к вечеру. А что?

– Да ничего. Значит, он тут не до конца снял напряжение,когда окна колотил, еще осталась дурь. Вчера его мать… – Фаина Павловназапнулась, потом с чувством выговорила: – Мать его так и переэтак!