Ужасно, ужасно хотелось напомнить Нинельке, что ее-то естьза что карать небесам! Например, за то, что сдала в дом престарелых своегоотца, полупарализованного старика. Варвара в то время была в санатории, аиначе, может быть, и образумила бы соседку. Со стариком она была дружна: онведь тоже воевал, правда, на Севере, но им было о чем вспомнить вместе. КогдаВарвара Васильевна вернулась, дед уже умер, не пробыв в доме престарелых и двухнедель. Тогда Варвара все высказала Нинельке в лицо – все, что о ней думала. Датолку-то! Вскоре соседка выжила из квартиры прописанную там внучатуюплемянницу, и теперь девочка скитается с ребенком по общежитиям, хотя у нееесть все основания поселиться в трехкомнатных хоромах, где Нинель сейчасобитает одна, даже без кошки и собаки. Только вот совестливая девочка не можетпойти против бабки, хотя стоило бы. И бросить все это Нинель в лицо стоило бы,но Варвара Васильевна не смогла заставить себя сделать это. И не потому, чтобоялась… хотя нет, именно боялась! Боялась помойной свары, боялась грязи,которая разлетится вокруг зловонными липкими брызгами. А ей и так есть от чегоотмываться. Поэтому она просто поглядела в глаза по очереди всем шестерымженщинам, которые жались на лавке (а все торопливо отдергивали от нее взгляды),и пошла своей дорогой.

За ее спиной раздалось шипящее:

– Я по крайней мере людей не убивала!

Варвара Васильевна резко вскинула голову, так что ее седые,легкие, коротко стриженные волосы взлетели облачком – и тут же послушноулеглись. Эта прическа была ужасно модной до войны и называлась «бубикоп»(женская стрижка под мальчика), но она так стриглась и потом, ведь трудно былос длинными волосами на фронте, а ей очень шли эти летящие кудряшки вокруг лица,и, главное, Даниле нравилось, ну а затем, все годы, прожитые без него, онаделала только то, что одобрил бы Данила…

Нет, она не сбилась с ноги и не опустила плеч – зашагала ещечетче, прямее, как в строю. Данила шел чуть впереди, оглядываясь через плечо,сверкал своими диковинными синими глазами:

– Тверже шаг, Варенька! Тяни носочек и ни о чем не думай!

Рядом с Данилой чеканил шаг угрюмый, тяжеловесный СерегаУхарев. Он тоже был влюблен в Варю, но безответно, мучительно, не скоросмирился с тем, что у его любимой любовь с другим и что самое тяжелое – случшим Серегиным другом, земляком и побратимом Данилой Громовым. Серегаоглядывался, щурил глаза в улыбке, которая так редко освещала его лицо,совершенно преображая грубоватые черты, и хрипловато трубил своим прокуреннымгорлом:

– Варюша, держись! Ты теперь за всех за нас тутотстреливаешься – держись!

Рядом просигналил автомобиль – и дорогие, любимые лицаисчезли. Варвара Васильевна даже не успела прощально улыбнуться им, но ничего,ей все-таки стало легче.

Она шла, не сбиваясь с твердого строевого шага, и думала: «Агде эта Нинелька, интересно знать, была в 42-м, когда мы заживо сгорали от жарыв курских степях? Когда брали Киев? Когда нас расстреливали на пражских улицахзасевшие на чердаках фашисты-смертники?»

Этот вопрос, она знала, другие фронтовики тоже задавалитыловикам. Громогласно и возмущенно задавали его сразу после возвращения вчужую, странную и порою страшноватую мирную жизнь. Потом, спустя годы, –все тише, все горестнее звучал он. В последние годы спрашивали только мысленно– потому что все меньше оставалось тех, кто имел право задавать этот вопрос.

Варваре Васильевне в этом году исполнится семьдесят пять,Нинель младше ее года на четыре. Значит, в 45-м, когда Варя потеряла все самоедорогое в жизни, когда у нее оставалась одна Победа, воистину – одна на всех: ина нее, и на Данилу, и на Сережку, и на весь их скошенный пулеметным огнемвзвод… и на ребенка, которого она потеряла, раненная в живот… сама едва выжила,какой тут ребенок! – значит, в 45-м, когда Варе исполнился двадцать один,Нинели было семнадцать. Она заканчивала среднюю школу – прелестная, высокая,немножко пухленькая девушка с загадочными фиолетовыми глазами, в которые не могравнодушно глядеть ни один мужчина, особенно только что вернувшийся с этоймясорубки, которая называется войной.

Насколько знала Варвара Васильевна, Нинель рано вышла замужи рано овдовела: муж ее, фронтовой лейтенант, спился года через три, когдакакая-то тыловая крыса в очках сообщила ему, что он не годен ни к какой работе,а бесконечно травить байки об убитых фрицах – не тот род деятельности, закоторый начисляется зарплата. Так и умер. Может быть, тыловая крыса была иправа: много знавала Варвара Васильевна таких ребяток, которым война оставилажизнь, отняв умение пользоваться ею… Потом Нинель еще четырежды выходила замуж:кого-то из мужей хоронила, с кем-то разводилась, но, как и Варвара, осталасьбездетной и теперь одиноко доживала свой век.

Они кое-чем были похожи – этим своим одиночеством, например,даже без кошек и собак… Но одно существенное различие все-таки имелось. НинельПетровна и впрямь никогда и никого не убивала. А Варваре Васильевнеприходилось… Нет, не только на фронте: там это и убийством-то не считалось. Ужев мирной жизни. Причем совсем недавно – каких-нибудь три месяца назад.

Алёна сглотнула ком, внезапно образовавшийся в горле.Интересно, почему Юрий так решил? Уж не она ли сама что-то сболтнула?

Напряглась, пытаясь вспомнить, что кричала, когда началасьэта постыдная истерика. Нет, вроде бы про Фаину речь не шла. Про Амман – да,про Алима, про то, как оттолкнула его с силой последнего отчаяния, а он возьмида и шарахнись виском о тяжелую бронзовую цацку в виде львиной головы с кольцомв зубах, исключительно в целях украшательских прибитую к гардеробу… Нет, нетолько в украшательских – еще и в человекоубийственных целях, как выяснилось!

Человек… Алёна не единожды сомневалась, человек ли вообщеАлим или животное, лишенное даже понятия о жалости, милосердии, обо всем том,что отличает зверя от человека.