Она вонзила ногти в ладони, прогоняя морок ужаса, вновьподползающий к сознанию. Алим сладко улыбается ей в аэропорту и, прижав руку кгруди, наклоняет голову, а его темные, непроницаемые глаза не отрываются отлица Алёны… Алим бьется в ее распятое на кресле тело своим телом, извергается внее, размазывая по их слившимся бедрам кровь, смеется: «Если бы я знал, что тыдевушка, оставил бы тебя любителям!» Алим показывает ей альбом , сладострастнодышит в ухо: «Это гурия Наргис[5], видишь, какая она была красавица?Настоящий скандинавский тип, моим гостям очень нравилась. К сожалению, гурияНаргис оказалась глупа, никак не хотела меня слушаться и была за это наказана.Вот это тоже она. Не узнаешь? Можешь поверить на слово. А это гурия Лу-лу[6]. Здесь она очень хороша, ничего не скажешь,а вот здесь ее опять не узнать, верно? Она тоже оказалась очень непослушной… Аэто гурия Туба[7], та самая девушка, про которую ятебе говорил. Она заработала здесь очень хорошие деньги и до сих пор вспоминаетменя добрым словом!» Алёну снова передернуло от отвращения к приторным,отдающим дешевым одеколоном прозвищам девушек и от ужаса перед тем, во чтопревратило их «непослушание» Алиму.

Нет, не думать, не надо думать об этом!

Она перевела дыхание, попыталась расслабиться. Но не скороудалось прорваться сквозь судорогу, стиснувшую горло, не скоро удалось найтислова для ответа на вопрос Юрия.

– Я ненавижу Фаину за то… за то, что она продала меня врабство.

Роман вдруг споткнулся и захохотал.

Тамара покосилась испуганно. Он смотрел на рекламный щит:красивая бутылка с прозрачной, ключом кипящей водой, даже на вид ледяной,вкусной и удиви-тельно полезной, просто-таки жизнетворящей. Об этом же вещал итекст рекламы: «Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью край родной!».

– Бред собачий, – прокомментировал Роман. – Мычто, в пустыне Гоби обитаем? Вода полезна для организма, об этом и должен бытьтекст. – Он прищурил лукавый карий глаз и, ни на минуту не замедлясь, выдал:– Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью… мочеточник!

Тамара издала короткий смешок, но не сказала ни слова. Романобиженно дернул углом рта. Ну конечно, он привык слышать в ответ восхищенныйсмех, видеть, как сверкают от восторга глаза Тамары. А вместо этого – скупоехмыканье, и снова на ее лицо наползла та же тень раздражения, которая затемнялаего с самого утра.

Тамара опустила голову. Мысли Романа словно начертаны на томже рекламной щите. Только ей ведь куда печальнее оттого, что нет у нее сил по-прежнемуреагировать на все эти милые глупости. Что-то изменилось в душе… Да и он тожеизменился. Раньше забеспокоился бы сразу, схватил бы в объятия, зацеловал,бормоча встревоженно:

– Том, ты что, Том? Ты меня, что ли, не любишь больше? Ану-ка улыбайся!

Или какую-нибудь такую же чепуху, которая ни ему, ни ейтогда вовсе не казалась чепухой.

Вот именно – тогда… А теперь идет как ни в чем не бывало,задрав бороду, улыбается в усы. И вид у него при этом – самодовольнее некуда.Перефразируя поэта, ты сам свой высший суд, всех выше оценить сумеешь ты свойтруд, ты им доволен ли, взыскательный художник? А попросту, сам себя непохвалишь, никто не похвалит!

Тамара боялась вызвать его неудовольствие, опасаласькритиковать его. Потому что, как это ни печально, теперь она нужна ему меньше,чем он ей, и он легко мог бросить ее. Как хорошо было, когда все обстоялонаоборот…

Они шли мимо решеток на Покровке. Около решеток всепроходили, глядя не прямо пред собой, а вывернув головы либо налево, либонаправо, в зависимости от того, сверху шли или снизу. Таким образом нижегородцыприобщались к искусству на этой ежедневной выставке-продаже работ местныххудожников, живущих плодами своего мастерства и торговавших ими возле оградымаленького парка, окружавшего филфак университета.

– Шесть секунд, – вдруг сказал Роман и протолкался косанистому дядьке с одутловатым лицом запойного пьяницы, стоявшему возле картинв стиле Бориса Вальежо: мускулистые красавицы в объятиях всяческих монстров.

При виде Романа лицо дядьки приобрело испуганное выражение,и он начал выворачивать карманы. Роман взял немалую пачку денег, пересчитал испрятал к себе в карман, а когда дядька что-то сказал с просительнымвыражением, сунул ему под нос фигу, повернулся и пошел к Тамаре. Он не заметил,но она-то отлично заметила, с какой ненавистью смотрел на него продавец картин,как плюнул ему вслед…

– Ты что, не заплатил ему? – спросила Тамара.

– Он сам себе заплатил. С утра уже наклюкался – на какиеденьги? Процент взял раньше, чем товар продал! – сердито ответил Роман.

Почему-то он всегда говорил о деньгах только сердито.Сначала Тамара этим умилялась: ведь о них в основном говорят с нежностью, стрепетом, с придыханием, с алчностью, и даже равнодушие всегда напускное, болееили менее тщательно скрывающее жажду обладать ими. Роман говорил сердито. Нескоро Тамара догадалась, чем деньги так его злили. Тем, что никак ему недавались, вот чем! Но и потом, когда Роман по сравнению с прежними временамимог считать себя состоятельным человеком, он говорил с прежними сердитымиинтонациями, обманывавшими свежих людей. Но не Тамару…

Она оглянулась на решетки. Вот здесь они когда-топознакомились… хотя встретились немножко раньше. Днем их первой встречи следуетсчитать тот, когда она однажды вышла из подъезда и чуть не угодила в горуземли, вывороченной будто бы прямо из-под фундамента. Несколько рабочих билиломами и лопатами обнажившийся низ дома, а две старухи-собачницы с трудомудерживали на поводках ротвейлера и ризеншнауцера, которые, похоже, ужеутомились облаивать разрушителей их жилища.

Хотя работа, как стало ясно со второго взгляда, шла скореесозидательная. Заброшенный подвал очищали, расширяли, облагораживали, чтобыпревратить в офис (магазин, оказалось позднее). Обычное дело в наше время, иТамара забыла об этом через секунду после того, как вышла со двора.