Работали строители, надо отдать им должное, споро и чисто,моментально, как цивилизованные люди, убирая за собой всякий строительныймусор. Единственным неудобством, связанным с их деятельностью, было то, чтокакое-то время к подъезду приходилось добираться не прежней прямой дорогой, а вобход, мимо гаражей, мусорных баков и зарослей полыни, которые к августу былиуже выше человеческого роста. Тамара, которая вообще все бытовые дела делала наавтопилоте, так привыкла к этой дороге, что продолжала ходить по ней, дажекогда обычный путь расчистился. Из-за этого все в ее жизни и перевернулось сног на голову.

В тот вечер она возвращалась около полуночи. Удалось взятьотличный материал в «Рокко», где выступали стриптизеры-»голубые». Дам тудапрактически не пускали, но Тамару провел один визажист (тоже гомик, конечно),который когда-то работал в ее студии и был многим ей обязан. Честно говоря,Тамаре была многим обязана чертова уйма разного народу, но все они, завидев ее,теперь переходили на другую сторону улицы: «Шестакова? Тамара Шестакова? Ктотакая, впервые слышу!» Ну а этот визажист оказался порядочным человеком. К томуже он был наполовину кореец, а значит, мудр, как всякий восточный человек, ипредпочитал не плевать в колодец, даже если тот и кажется на первый взглядвысохшим.

В «Рокко» в тот вечер тако-ое творилось! Ну, может, постоличным меркам это было что-то вроде взаимной демонстрации писек и попок вдетском саду, но с точки зрения провинциалов… Именно для газеты «Провинциал» инамеревалась Тамара сделать основной материал – обличающий. Хоть от нее теперьмногие и воротили носы, но редакторы ведь не идиоты, для них нет хороших илиплохих людей, есть хорошие или плохие журналисты, ну а писать Тамара умела, чтода, то да! Толик Козлов, бывший оператор-алкоголик, а теперь директор самойпрестижной студии в городе, «2Н», сохранивший с Тамарой самые добрые отношения,но при этом не подпускавший ее к эфиру (персона нон грата!), как-то сказал:«Томка, ну какого черта ты тратишь время, ждешь у моря погоды? Пиши для газет,тебя с твоим пером всегда будут печатать, а телевидение – это не твое, тыслишком любишь слово, а на экране надо любить человека!» Тамара не верила, чтотелевизионные времена для нее кончены, но жить-то надо было…

Толик, пьяница этакий, оказался совершенно прав! Конечно,она печаталась теперь под псевдонимами, но редакторы-то знали, кто истинныйавтор материалов. Их и правда брали охотно, а псевдонимов можно навыдумывать навсе случаи жизни. Только когда Тамаре взбредала фантазия увидеть свою статеечкув «Губошлепе», приходилось идти ну о-очень кружным путем и пускаться на разныесмешные ухищрения, но цель оправдывала средства. К примеру, стоило лишьвообразить себе, что редактор «Губошлепа» Римка Поливанова, которую Тамаранекогда выперла с телеканала за воинствующее лесбиянство, теперь украшаетстраницы своей тухлой газетенки публицистикой ненавистной Шестаковой, даже неподозревая об этом, как у означенной Шестаковой резко улучшалось настроение.

Вторую заметку, в разнузданно-обличительном духе, она завтраже отправит в «Губошлеп». В «Рокко» был оттуда фотокор, Тамара его приметила втолпе, однако знала: писать этот парень вообще не способен, в лучшем случаедаст простейшую информацию, а вот посмаковать в подробностях поведениенекоторых именитых гостей, которые пришли в клуб как бы брезгливо подергатьгубами, но к концу вечеринки совершенно расслабились и начали срывать состриптизеров последнее оперенье, а с себя – фрачные брюки, – такое поплечу только…

Тамара споткнулась. В кустах, мимо которых она проходила,кто-то захохотал – так внезапно и отвратительно, что мурашки побежали по спине.«Дура, зачем я тут пошла!» – ругнула себя Тамара и на всякий случай повернула вобратном направлении, на асфальтированную дорожку, но тут вдруг зашуршаливысоченные полынные стебли, и ей наперерез вывалилась какая-то фигура, умоляющепробормотав что-то вроде: «Девушка, дай курнуть!»

– Я не курю! – сердито бросила Тамара, пытаясь обойтиидиота. И ноги ослабели от страха, когда она увидела, что мужчина стоит врасстегнутых штанах, нянча обеими руками…

Ей стало тошно, заметалась туда-сюда, но он метался вместе сней, бормоча умоляюще:

– Ну дай, дай…

– Пошел вон!

Тамара кинулась напролом через кусты, чтобы наконец-тоизбавиться от него, но тут кто-то схватил ее за руку и укоризненно сказал:

– Ну чего ты человека мучаешь, курва? Он что, дрочить теперьдолжен, раз ты такая грубая? Просит человек – значит, надо дать!

Ей вцепились в плечи, рванули – Тамара неуклюже повалиласьнавзничь. Завозилась, пытаясь вскочить, натянуть на колени задравшуюся юбку, норуки ей больно вывернули:

– Не мешай!

Она взвизгнула, еще не понимая, что происходит, не веря, всееще пытаясь вскочить, но какая-то темная тяжесть уже наваливалась сверху,комкала юбку, лапала грудь.

– Ой, скорей, ой, скорей! – причитал кто-то рядом, иТамара вдруг услышала, как человек мелко топочет от нетерпения. – Я сейчаскончу, дай мне!

– Кончишь – так снова начнешь, – деловито пробурчалдругой, грубо разводя Тамарины судорожно сжатые ноги и разрывая еетрусики. – Да не дергайся, что, не нравится, когда с передка? Я и взадницу могу, как скажешь!

Она взвыла от ужаса, пытаясь сбросить тяжелое тело… Он былне один, их было шестеро. В ослепших от слез, от боли и страха глазахзамелькали фигуры, которые нетерпеливо топтались около стола, бормоча: «Шуня,давай скорей! Шунька, слазь, кто-то идет!» А этот парень со странным прозвищемШунька словно не слышал тревожного шепота. Да он и криков Тамары не слышал, аона захлебывалась стонами: «Мне больно! Пусти, больно!» Ее уже достаточноизмучили перед этим, но все остальные пятеро парней от нетерпения, от долгоговоздержания и страха делали свое дело быстро, один почти не успел ее коснуться,как отвалился, засопел удовлетворенно… А Шунька возился, возился, сопел,кряхтел, то терзая губами ее шею, то нависая над Тамарой и роняя ей на лицокапли пота.

– Дурак, хватит! – закричал кто-то, но Шунькапрохрипел:

– Не мешай! Я хочу, чтобы она тоже кончила. Пусть узнает,что это такое!

Услышав это, Тамара завизжала так, что мгновенно сорвалагорло и уже только сипела задушенно. Шунька… нет, сейчас кто-то другой сусилием проталкивал в нее раздутую плоть, кряхтел от напряжения. И не ввоспоминаниях, а наяву!