— Тут подождем, пока приберутся. Может, все-таки по сигаре?Уверены? А я, с вашего позволения… простите, что так вульгарно…

Она откусила кончик толстой коричневой сигары. На журнальномстолике перед диванчиком имелись пепельница и коробок спичек. Головка сигарыотправилась в пепельницу, от длинной спички Роза ловко закурила.

Странное это зрелище — женщина с полноценной «короной».Сразу вызывает возмущение у мужчин… Фрейд бы по этому поводу нашел, чтосказать. Я сел рядом и огляделся. Комнатушка походила на холл маленькойгостиницы. На стенах лампы — газовые. Холодный камин с аккуратно уложеннымидровами.

— Это гостиница, — сказала Роза. — Постоялый двор. Отель.Как угодно называйте.

Я молча кивнул.

— Я родилась в одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмомгоду, — торжественно произнесла Роза и с вызовом посмотрела на нас. — Не имеюобыкновения скрывать свой возраст.

— Хорошо сохранились, — сказал Котя. Он не стал садиться,стоял у окна. — Да вы рассказывайте. Мы теперь во все поверим.

Поколебавшись, я взял стеклянную фляжку. Армянский«Праздничный». Судя по этикетке — выпущенный еще в СССР. Я налил тристаканчика, хотя Роза и покачала головой.

— С молодости работала по гостиничному делу, — сказала Роза.— Когда-то в отцовской гостинице, в Самаре… потом уехала в Питер. Все и неперечислить. Революцию встретила в «Европейской» помощником управляющего.Работала и когда большевики в ней приют для беспризорников открыли, и когда принэпе снова в порядок гостиницу привели. А в двадцать пятом — попала под статью.

— Политика? — спросил я.

— Нет, проворовалась, — спокойно ответила Роза. — Что выхотите, время такое… Всякий выживал как мог. Ходила под следствием. Бежать вмои годы уж поздновато… родилась бы мужиком — застрелилась бы, тогда это быломодно, но мне никогда не нравились эмансипе. Лежать в покойницкой с дыркой вголове? Нет уж, увольте! А глотать отраву — это для девочек-истеричек. Так чтождала естественного развития событий. И вдруг началась форменная чертовщина!Прихожу на работу, у самой в голове одно — сегодня в допре окажусь или завтра.А меня — не узнают! Куда прешь, говорят, бабка! Номеров нет свободных!

Она тихо засмеялась. Я кивнул.

— Возвращаюсь домой. Муж, покойник, как-то странно смотрит.Но ничего. Поужинали, спать легли. Под утро он просыпается — и давай орать! Ктотакая, почему в моей постели… Вот ведь дурак, верно? Нашел в кровати женщину,пусть даже немолодую, пользуйся моментом! Кричу ему: «С ума сошел, старый хрыч?Я твоя жена!» А он в визг: жена у него пятнадцать лет как померла, на кладбищепохоронена, он честный вдовец и никакая старая ведьма у него комнату неотнимет… Плюнула я ему в физиономию за такие слова — и вон из дома. Три дня поПитеру моталась. Спала на улице, христарадничала, думала, что с ума сошла. Ивдруг подходит ко мне почтальон. На улице, представляете? Вручает телеграмму. Ав ней адресок на Литейном и предложение прийти. Мне терять нечего, двинулась поадресу. Нашла рядом с Офицерским собранием маленький магазин. На витриныпосмотрела — чуть не упала. Время-то какое было? А за стеклом — изобилие… Рыбакрасная и белая, раки живые, икра черная и красная, вина и шампанское, вырезкасвежая, пикули, оливы в рассоле, фрукты глазированные, шоколад… В лучшие годынэпа такого не видала. Только при царе, да и не во всяких гастрономах… А народмимо идет — как не видит… Я войти-то вошла, а сама уже ничего не понимаю!

Она посмотрела на нас с Котей, будто проверяя, верим илинет. Пыхнула сигарой и продолжила:

— Вышел хозяин, культурный молодой паренек, посмотрел наменя пристально и говорит: «Да у вас сейчас голодный обморок случится,уважаемая…» Накормил, напоил, все честь по чести. И говорит: «Вас, наверное,забывать все стали? На работе не узнают, в семье не признали?» Я киваю. Вот онмне и объяснил… то, что сейчас я вам расскажу.

— Нет, таких чудес не бывает, — мрачно сказал Котя. — Мыничего не услышим. Начнется пожар или землетрясение.

— И рассказывает мне тот торговец, что я — избранная.

Котя фыркнул.

— Жизнь — она ведь коротка. Вам пока не понять, вот кшестидесяти годам убедитесь, если доживете. Как в народе говорят: хотьзолотарь, хоть царь, а всё — смертна тварь… Но! — Роза назидательно поднялапалец. — Это судьба обычного человека. Совсем другое, если ты в своем деледостиг высот мастерства.

— К примеру — в гостиничном? — с иронией спросил Котя.

— К примеру — да, — согласилась Роза. — Или в столярном. Илив живописи. Или в военном искусстве. И вот такие люди не умирают. Онистановятся мастерами. И выпадают из жизни!

Я вздрогнул.

— Простые люди про тебя забывают, — с легким сожалениемпродолжила Роза. — И родные, и друзья. Документы твои рассыпаются. Место твое вжизни становится пустым, вроде как не рождался ты никогда или помер давно. Затоты становишься мастером и можешь жить вечно. Иногда в своем мире. А иногда вдругом. Где ты нужнее.

— Масоны, — сказал Котя. — И параллельные миры.

Роза рассмеялась негромким, снисходительным смехом.

— Молодой человек, не верьте «желтым» газетенкам и дешевымборзописцам… При чем тут масоны? Самые обычные люди, добившиеся настоящегомастерства в своей профессии, вступают в новую жизнь, становятся мастерами…

— Или функционалами? — спросил я.

Роза кивнула.

— Да, некоторые называют так. Но нам, русским людям, неследует портить язык. Мастера! Прекрасное гордое слово. Я — мастер в своемделе, гостиничном. Вы, как я вижу, мастер-таможенник? Восхищена, что преуспелив столь юном возрасте.

— Я не таможенник, — сказал я.

Роза улыбнулась:

— Ну я же вижу! Вы наш. Вы тоже избранный!

— Ложки нет… — сказал Котя и уселся напротив Розы.

— Какой еще ложки?

— Не обращайте внимания… — В Коте проснулся какой-топрофессиональный журналистский интерес. — Так вы здесь живете уже восемьдесятлет? Не старитесь…

— Как видите.

— Это ведь не Земля?

— Это Кимгим. — У Розы слово прозвучало мягко, словно сукраинским акцентом. — Здесь немного иные очертания материков, но городрасположен примерно на месте Стокгольма. Впрочем, я не особо интересуюсьгеографией.

— А откуда у вас эта гостиница?

— Каждый мастер, юноша, получает место, где может приложитьсвои таланты. Когда я пришла сюда — через таможню у Николаевского вокзала,здесь стоял полуразрушенный сарай. Но я чувствовала, что это — мое. С каждойпроведенной здесь ночью здание менялось. Пока не стало таким, как мне хотелось.— Поколебавшись, Роза добавила: — Если бы я пожелала, здесь вырос бы отельпобольше «Европейского». Но мне всегда нравились маленькие уютные гостиницы.