– Мне нравится.

– Идея не нова, но в таком сочетании компонентов весьма оригинальна.

– Не спорю… – призадумавшись, Надежда вдруг улыбнулась: – А знаете… Вы сейчас подсказали мне выход из одной затруднительной ситуации.

– Вот как? – спросил Тищенко и проницательно посмотрел ей в глаза. – А мне почему-то кажется, что вы пришли сюда с неприятным разговором.

Надежда положила на стол листок с мерками Фугенфирова:

– Вы знали этого человека?

– Конечно. Он – мой клиент. Но почему вы сказали «знали»? С ним что-то случилось?

– Его убили, а тело расчленили и сбросили в траншею недалеко от нашего здания.

– Боже правый! И вы подозреваете в этом меня?

– Видите ли, Анастас Зенонович… Фугенфирова с нашим ателье связывало только знакомство с вами. Давно вы его знаете?

– Около полутора лет.

– Значит, костюм, заказанный у вас и который потом кроила Карклиня, был первым?

– Именно так.

– Тогда почему вы сказали, что он ваш клиент?

– Но я же не сказал – постоянный.

Надежда посмотрела на Тищенко пытливым взглядом:

– Вам есть что мне рассказать?

– В каком смысле?

– Что еще, кроме костюма, вас связывало?

– Надежда Алексеевна, откуда у вас подобные домыслы? – Тищенко в сердцах вонзил иголку в подушечку, что была на его руке. – Мне кажется, я не давал вам повода…

– Не врите, Тищенко. Я знаю, что вы человек непростой.

– Но это не дает вам оснований…

– Дает. Или говорите начистоту, или я натравлю на вас Протопопова. – Надежда стояла на своем, глядя на нее, любому стало бы ясно, что она пойдет до конца.

И Тищенко сдался:

– Ну, хорошо… Я все расскажу, а вы поможете мне выбраться из этой щекотливой ситуации.

– Никаких обещаний, – безэмоционально возразила Надежда. – Более того: если после вашего рассказа я почувствую угрозу моему ателье, вы будете немедленно уволены. И на этот раз мы с вами расстанемся навсегда.

– Вы так не поступите… – слезливо проронил Анастас Зенонович.

– Поступлю! Еще как поступлю, – подтвердила она.

– Фугенфиров заказал костюм только для того, чтобы меня шантажировать.

– Чем?

– Однажды в своей жизни я совершил ошибку…

– И не одну, – с иронией в голосе проговорила Надежда.

– Я совершил ошибку, – повторил Анастас Зенонович. – Фугенфиров, то бишь Сичкин, оказался тому свидетелем.

– Расскажите подробнее.

– У меня был состоятельный клиент, – начал Тищенко. – Я имел неосторожность рассказать про него одному рисковому корешу. Простите за неуместный жаргон… Тот вместе с сообщником взял, вернее, ограбил его квартиру. Чтобы повязать меня и заставить молчать, он отдал мне золотые часы, которые украл у того клиента.

– И вы их взяли?

– До сих пор жалею об этом. – Опустив глаза, Тищенко покачал головой. – Таким образом, я стал наводчиком и в какой-то степени их сообщником.

– Откуда Фугенфиров узнал об этом? – спросила Надежда.

– Он был тем самым сообщником, который грабил квартиру.

– Когда это было?

– Больше двадцати лет назад.

– Тогда чего вам бояться? Срок давности прошел, и вы неподсудны.

– Дело совсем не в этом… Дело в том, что Сичкин пообещал рассказать обо всем тому самому клиенту. Месть этого человека страшнее тюрьмы.

– Он до сих пор у вас шьет?

– Клиенты от меня не уходят.

– Я его знаю? – осторожно поинтересовалась Надежда, и Тищенко кивнул:

– Небезызвестный вам Козырев. Разумеется, Надежда Алексеевна, я помню историю с кражей вашей коллекции.

– Одного не пойму… – тихо проговорила Надежда. – Ограбление случилось больше двадцати лет назад. Чего Фугенфиров ждал? Почему не шантажировал вас раньше?

– Закоренелые преступники в своих инстинктах похожи на диких зверей.

– Слишком фигурально, нельзя ли попроще?

– Когда зверь сыт, но у него остается пища, он делает нычку, прячет ее на черный день. По-видимому, для Сичкина я и был той самой нычкой.

– Знаете, что мне не нравится в этой истории? – проговорила Надежда.

– Что? – с готовностью спросил Тищенко.

– Если коротко, мне не нравится все: и то, что вы навели преступников на квартиру клиента, и то, что взяли краденые часы.

– Я их сразу же выбросил! – немедленно отреагировал Анастас Зенонович.

– Не верю.

– Ну, хорошо. По истечении срока давности я подарил их дальнему родственнику.

– Настолько дальнему, что совесть ваша теперь чиста, – усмехнулась Надежда. – Но я хочу сказать о другом. Понятие «черный день» подразумевает нехватку денежных средств.

– И что? Вас что-то смущает?

– Человек, сидевший на мели, не стал бы платить за пошив костюма «биспоук» только для того, чтобы побеседовать с вами. Гораздо проще подкараулить в первой же подворотне.

– Я сам дал ему денег, и он сделал предоплату. По договоренности с Сичкиным мы разбили требуемую сумму на три части. В день, когда я должен был отдать последние деньги, меня арестовали.

– Богатое у вас прошлое, – задумчиво проговорила Надежда. – Но дело даже не в этом. Главное, что я вам не верю.

– Клянусь, что все так и было!

– По-хорошему, мне следовало бы вас уволить…

– Прошу вас…

– Но я не могу этого сделать, потому что у нас много заказов.

– Благодарю…

– Однако предупреждаю: эту историю придется рассказать Протопопову.

– Понимаю.

– А пока работайте. – Надежда взяла листок с мерками и направилась к двери.

– Постойте! Мне нужно вам рассказать…

Она обернулась, но Тищенко закрыл глаза и помотал головой:

– Нет, ничего!

Надежда вышла из ванной и тут же услышала, как разрывается дверной звонок. Одновременно с ним зазвонил телефон. Не сразу сообразив, за что хвататься сначала, она побежала к двери.

Заглянув в глазок, Надежда увидела перекошенное лицо Астраханского и распахнула дверь:

– Что случилось?

– Нет, это ты мне скажи! – Лев прошел в гостиную и, как ненужную вещь, швырнул на диван букет цветов. – Машина стоит во дворе, балкон открыт, а дверь не открываешь. Пока звонил, чего только не передумал.