Из уголовного розыска Зина вылетела в состоянии такой бешеной ярости, что с трудом могла себя контролировать. Ее просто трясло! Так, как этот паршивый мальчишка, с ней давно уже никто не разговаривал.

Как будто нашел тупую, несмышленую девчонку, всю жизнь под боком Бершадова занимавшуюся пустой канцелярской работой! Неужели можно быть настолько недальновидным, чтобы не заметить вещей, которые просто бросаются в глаза? Безапелляционная глупость, которую он утверждал таким уверенным тоном, взбесила Крестовскую даже больше, чем тон, которым он разговаривал с ней.

Несмотря на то что после хамских нотаций Сидоров все-таки выдал Зине все положенные документы, она все равно пребывала в состоянии дикого бешенства. Так, злая, взбешенная, с руками, отягощенными папками, Крестовская ворвалась в свой рабочий кабинет с твердым намерением доказать Бершадову, что она не ошиблась и понимает больше тупого опера!

В кабинете ее гнев постепенно остыл. Зина села за стол, открыла первую папку — и забыла обо всем на свете.

Но в официальных документах не было никакой интересной информации. Просто протоколы осмотра места происшествия, опрос свидетелей. И все же Крестовская обратила внимание на одну интересную деталь.

Борис Раевский, отец убитой девочки, весьма охотно пошел на контакт со следователем. Наговорил очень много всего, описывал каких-то дальних родственников, знакомых, имевших контакт с ребенком, в общем, всего, что совершенно не относилось к делу. То есть продемонстрировал поведение, полностью противоположное тому, что увидела Зина.

При этом опытный сотрудник с юридическим образованием даже не задал ему вопрос о том, как часто он приходил забирать дочь в детский сад, насколько хорошо был знаком с воспитательницей. И, наконец, самое важное — не спросил о причинах постоянных ссор с женой, о которых говорили все остальные свидетели. Зина убедилась в том, что и здесь Бершадов оказался прав: Сидоров был туповат, и из-за своей тупости не задал самые важные вопросы.

Когда Крестовская заперла дела в сейф и вышла из управления, было уже четверть восьмого вечера. Погрузившись в изучение документов, она даже не заметила, что так задержалась на работе.

Протоколы вскрытия, проведенного Кобылянским, были написаны весьма профессионально. Опытный паталогоанатом сразу определил иприт и подтвердил то, что сказал Бершадов, — следов насилия на жертвах обнаружено не было. Изнасилования не было. Эта важная деталь тоже подчеркивала теорию Зины о проведении ритуального убийства. Псих мог вести себя совершенно иначе.

Дома, кое-как поужинав, она включила настольную лампу и села к письменному столу. Положила перед собой листок бумаги. Зина собиралась еще раз обдумать, хорошо проанализировать и сравнить то, что вычитала в учебнике, с тем, что узнала сегодня из официальных документов. Теперь предстояло думать, делать определенные выводы. Крестовская уже догадывалась, что это самая сложная часть работы.

Она взяла ручку и написала первое слово: КУЛЬТ. Определенный грим на жертвах был первой и самой важной деталью, которая показывала, что для убийцы было важно, чтобы лицо выглядело именно таким образом.

Малолетний возраст жертв тоже указывал на какой-то культ. Все убийства проходили по одному сценарию, от которого не было никаких отступлений.

Ребенок получал лакомство — сладкую конфету, начиненную ядом ипритом. Возможно, девочка была перепугана, находясь среди чужих, незнакомых людей. Хотя вот это обстоятельство было спорным. Убийца втирался к ней в доверие, обманывал ее и уводил с собой. Так как они были знакомы, она шла добровольно, без принуждения.

Потом, возможно, и возникала какая-то тревога — к примеру, почему увели так далеко от дома. Но убийца тут же развеивал это чувство тревоги, предлагая ребенку сладкое, очень вкусное лакомство — конфеты.

Девочка хватала конфету, тут же засовывала ее в рот… Что происходило дальше, Зине думать не хотелось.

Интересно было то, что убийца убивал свои жертвы таким «гуманным», бескровным способом. Смерть от иприта не несет болезненных ощущений. Конфета всегда вкусная. Убийца хотел подарить сладкую смерть! Она должна была быть без боли, счастливой и сладкой. После смерти убийца раздевал девочку, забирал с собой всю одежду и наряжал в белое платье из шелка, которое всегда было меньше размером. Что же это за культ такой? Культ, дарующий сладкую, почти счастливую смерть без боли?

Дальше Крестовская написала на листке то, что волновало ее больше всего: БЕЛЫЙ ЦВЕТ. Белый театральный грим, белое платье… Акцент на БЕЛЫЙ ЦВЕТ. Это почему-то больше всего смущало Зину.

Почему именно этот цвет? Первый вывод, который из этого следовал, — значит, культ не сатанинский. Эта религия, этот культ или что-то там еще не было связано с дьяволом. Однако оно было связано со злом, потому что ради служения этому культу требовалась смерть.

Сатанисты предпочитают черный антураж своих служений. В культах вуду и Кали обязательна кровь. Не известно ни одного культа зла, где преобладающим, доминирующим цветом мог быть белый. Даже в гриме.

Что вообще означает белый цвет? Это цвет невинности. Цвет деревьев весной — пробуждение жизни. Подвенечное платье невесты по древней традиции белое. Однако речь не шла о свадьбе. В этих убийствах не было никакого сексуального подтекста. Белый цвет означал невинность, надежду. Но не секс.

Зина вдруг вспомнила, что в некоторых религиях цветом траура как раз является белый. В индуизме, буддизме белые одежды надевают в знак скорби. Могло ли это иметь здесь какое-то значение?

А что, если ключевым является не только белый цвет, но и молодость жертв? Юный, совсем невинный возраст убитых детей? Если молодой возраст жертв — это попытка подарить «богине» или убийце вечную молодость? Если культ связан с каким-то ритуалом продления молодости и физической красоты?

Как сохранить молодость, людей волновало издавна, причем и мужчин, и женщин в равной мере. Люди так устроены, что не хотят стареть. С древних времен известна куча магических ритуалов, направленных на сохранение молодости и красоты. В большинстве таких ритуалов фигурировали убитые дети.

Зина сама читала какой-то средневековый роман о знатном вельможе, который поставлял детей из бедных семей знаменитому алхимику, а тот из них изготавливал эликсир вечной молодости, который продлевал вельможе его красоту. А что, если и здесь происходило нечто подобное?

Следующим словом, которое написала Крестовская, было ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ. Да, судя по всему, идея о жертвоприношении, которую Зина вычитала в учебнике, здесь была наиболее близка. Возможно, смерть девочек являлась жертвоприношением, жертвой, которую подносили неким высшим темным силам. И эти силы требовали, чтобы жертва умирала красиво — то есть безболезненно, не в муках, а в радости. Полная противоположность сатанизму, где чем больше мук, крови и страданий, тем лучше.

Что же это за милосердное божество? А что, если белый цвет символизировал весну, после которой идет лето, жатва? То есть опять жертвоприношение… Может, жатва — это три «счастливых» трупа, обеспечивающих хорошее лето — июнь, июль, август?