Тут Зина затаила дыхание. Если три жертвы действительно были как-то связаны с летними месяцами, то трупов больше не будет. А это уже немаловажная догадка.

Она еще раз взглянула на свой список: КУЛЬТ, БЕЛЫЙ ЦВЕТ, ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ. И тут только поняла, что упустила самый важный момент!

Да, было проведено вскрытие, чтобы определить причину смерти. Но о знаках, рисунках, может, синяках на теле жертв не было сказано ни слова! А какие-то следы все равно должны были остаться. Более того, если это было жертвоприношение какому-то темному божеству — обязательно должны быть знаки! Кобылянский просто не догадывался о том, что такие знаки нужно искать.

Значит, нужно еще раз провести вскрытие. Наверняка девочек еще не похоронили. И Крестовская сама, лично займется их телами. Бершадов дал ей зеленый свет во всех направлениях. Очередная ступень — повторное вскрытие. Значит, завтра утром ее ждет родной морг.

Внешне все обстояло солидно — прочная железная калитка, закрытая на большой замок, ночная лампочка, горевшая над входом, — столько воспоминаний она оставила! Но Зина знала, как открывается эта с виду неприступная дверь.

Она пришла слишком рано, потому что не спала всю ночь. И было ровно 5.15, когда Крестовская вошла в Валиховский переулок. Ночью она честно пыталась прилечь, но как только это делала, начинали мерещиться кошмары. В этих кошмарах маленькие девочки танцевали в белых платьях. Пышные юбки развевались, словно лепестки большого цветка. И Зи-не так хотелось присоединиться к ним…

По большому счету, кошмаром это назвать было нельзя. Ну подумаешь, танец в белых платьях, что тут такого. Но психологически это означало, что Зина уже впустила это дело слишком глубоко в свою душу. Так глубоко, что спит и просыпается с ним. И ей становилось страшно. Так бывает в предвкушении чего-то ужасного, что обязательно должно случиться. И вот если случится, то как со всем этим потом жить? Зина ни за что бы не объяснила, что такого страшного могло произойти в ее жизни. Но во сне это казалось неотвратимым, очевидным…

Крестовская решительно шагала по Валиховскому переулку. Подойдя к калитке, просунула руку в отверстие забора и нажала тайную небольшую задвижку, о которой знали только сотрудники морга. Калитка распахнулась, Зина вошла внутрь. Постучала костяшками пальцев в металлическое заграждение. Возникший на пороге санитар почему-то совершенно не удивился и как свою, родную, впустил ее внутрь.

Кобылянского еще не было. Зина осталась ждать в комнате, в которой провела столько часов прежде, заполняя бесконечные формуляры. От всего здесь веяло теплом. Ей казалось, что она вернулась домой, как ни странно было испытывать подобное определение по отношению к моргу. Но она действительно ощущала себя так, как дома.

На пороге возник знакомый санитар. Он всегда подготавливал все для вскрытий, которые они проводили с Кобылянским.

— Зинаида, чаю? — прищурился.

— Шутить изволите? — усмехнулась Крестовская. Иронию этого ответа могли понять только те люди, которые долгое время работали в морге.

— По пятьдесят? — Лицо санитара расплылось в понимающей, довольной улыбке.

— По сто, — тряхнула головой Зина.

К сожалению, коньяка у него не было. Вообще-то санитары в морге зарабатывали хорошо, больше всех остальных служащих, но денег на то, чтобы пить коньяк, все-таки не хватало.

Однако санитар принес не какую-то там бурду, не самогон, от которого у Зины выворачивало всю душу, а бутылку «Столичной» — водки, приличной по всем временам. Разлил по стаканам. Выпили. В морге закуски не было. Да Крестовской и не нужно было закусывать, она привыкла к тому, чтобы всегда держать себя в руках. Только приятное тепло разлилось по телу, поднимаясь выше и выше. И это было просто необходимо перед тем, что предстояло ей делать.

Кобылянский возник на пороге около семи утра и совсем не удивился, увидев Зину.

— С утра пьете? Без меня? — Он бодро вошел в комнату и словно заполнил ее до краев — столько энергии било из этого человека. — Ждал тебя, Зинаида, еще вчера.

— Это по какому такому случаю? — прищурилась Крестовская.

— А разве ты не из-за того типа, которого расплющило поездом? Вскрытие его я пока не проводил. Зато еще вчера получил спецпредписание, через час после того, как отправил тело в холодильник. Так что…

— Нет, — Крестовская попыталась улыбнуться, но губы ее мучительно искривились в какую-то бесформенную гримасу. — Ты ни за что не догадаешься, зачем я здесь. И я бы не хотела быть здесь, правда. Так что…

Уже втроем выпили еще по одной. После чего санитар поспешил оставить их наедине — в морге всегда хватало работы, особенно при начальстве. Кобылянский предложил пойти к нему в кабинет, и Зина с радостью согласилась. Ей было неприятно говорить о том, с чем она пришла, в месте, где это мог услышать любой.

Выслушав ее, Кобылянский безмерно удивился:

— Вскрытие я проводил сам. Сам! И разве это был не иприт? Я не понимаю, какие проблемы? Да и где ты теперь найдешь эти тела?

— Разве они не хранятся здесь? — Крестовская посмотрела на него в упор. — Тела захоронены не были. Это спецпредписание. И я знаю, что разрешение на захоронение никто не давал.

— Ну да, все верно, — кивнул Кобылянский, соглашаясь, — тела здесь. Но я не понимаю, к чему ты ведешь разговор. Ты сомневаешься в моей компетентности?

— Ни в коем случае! — решительно возразила Зинаида. — Просто я хочу найти то, чего ты не искал. Не знал, что это надо искать. Я — знаю.

— Но после вскрытия на телах остались порезы — брались анализы тканей, ты сама знаешь, — пожал плечами патологоанатом.

— Знаю, — кивнула Зина, — но это не то, что я ищу. Если я найду то, что нужно, — значит, все четко. Объяснить сейчас не могу. А без объяснения ты не поймешь.

— Хорошо, — Кобылянский вздохнул с уны-лым видом. — Ты справишься сама, без меня? Мне еще надо подготовить документы по этому уроду, столкнувшемуся с поездом. Там тоже спецпредписание, хотя совсем не понятно с чего вдруг. Так что ты уж сама.

— В дальнем холодильнике? — уточнила Зина, вставая.

— Да ты и сама знаешь, — хмыкнул Кобылянский, — все там. Готовься. Я тебя прикрою, если что.

Странное чувство испытывала Зина, стоя в одиночестве в этой холодной, огромной комнате под слепящими белыми лампами, под которыми провела столько страшных и… все же счастливых часов. Теперь-то она это понимала.

Несмотря на уродливые шрамы, оставшиеся после вскрытия, маленькие тела напоминали сломанных кукол. И против своей воли Зина почувствовала, как к горлу подступила страшная горечь.

Девочки… Маленькие девочки — как разломанные, изувеченные фарфоровые куклы… Где-то на горизонте с ее извечной трагедией замаячил Виктор Барг… Зина усилием воли пыталась прогнать его прочь. Но видение как будто было оснащено острыми шипами, оно не сдавалось, ранило душу… Там тоже была девочка, и она будет жить. Будет расти, смеяться, радоваться первому снегу, первым лужам… И глаза ее, колючие терновые бусины, будут все больше и больше напоминать глаза Виктора Барга…